Николай II
Шрифт:
Впрочем, играть роль политического эпигона было тем сложнее, что к 1894 году Александр III приобрел значительное влияние на международной арене, европейские государственные деятели не могли не учитывать его политических и идеологических взглядов, считаясь с самодержавными принципами русского монарха. Неслучайно буквально накануне смерти Александра III, 19 октября, газета «Московские ведомости» опубликовала статью, в которой подчеркивалось выдающееся значение занедужившего государя. Неизвестный автор акцентировал внимание читателей на факте отречения Европы от монархического принципа, случившегося еще в эпоху Великой французской революции. Народы этой Европы, писали «Московские ведомости», «боятся не Царя, вставшего во всей силе и крепости, посреди восторженных кликов стомиллионного верного народа. Они приходят в страх при мысли, что сталось бы с ними без Царя?».
В статье отмечалось, что при известии о болезни Александра III Европа взорвалась симпатиями к русскому самодержцу и страхом за его здоровье. Подчеркивая благость именно самодержавного правления, газета писала, что «глазомер народов, очевидно, уже начинает различать обман теории, которая под фальшивым видом господства „народной воли“ осуждает желания народов на самую жалкую роль в их политической жизни». Стремясь доказать благодетельность самодержавного принципа, «Московские ведомости» заявляли, что Александр III есть живое олицетворение этого принципа, «настоящий самодержец», ни перед кем кроме Бога не ответственный. За последние годы, указывалось в статье, «все народы привыкли уже возлагать свои надежды на Него. Царь все уладит. Царь не допустит до беды. Вот настроение, в котором Европа чуть ли не в первый раз за 100 лет ощутила себя спокойною, выше страха угрожающих ей бедствий и смут».
Это звучало как политическое заявление: русский царь — Удерживающий, фигура почти мистическая. Он — единственный самодержец в мире, его самодержавие — самая лучшая и благодетельная форма для всех, в том числе и для тех народов, кто давно отказался от подчинения власти неограниченного правителя. «То, что мы видим в Европе, охваченной страхом и любовью при мысли об опасности, угрожающей Царственному Больному, составляет еще невиданное знамение времени, — резюмировалось в статье. — Это для народов и монархов целое откровение, целое указание пути, который еще может вновь открыться пред современным культурным миром». Таким образом, с Александром III связывалась не только крепость монархии, но и авторитет России. О наследнике в статье не говорилось ничего. Быть может, это и послужило причиной того, что уже 21 октября появилось административное распоряжение, запрещавшее перепечатывать публикацию «Московских ведомостей». Новый монарх не имел такого авторитета и не мог рассматриваться в качестве «удерживающего» мир от бедствий и смут. Получалось, что авторитет самодержца зависит не только от наследуемой им власти, но и от личности, эту власть наследующей. Николай II был иного «калибра», чем его самодержавный родитель, и это сказывалось с первых дней его самостоятельного правления.
Показательно, что, стремясь и в мелочах сохранять память об отце, новый царь остался в том воинском звании, какое получил при жизни Александра III. Он не захотел надеть генеральский мундир, который в день восшествия на престол приготовил ему камердинер («жирные» эполеты предусмотрительно заготовили на случай бракосочетания, когда предполагалось производство наследника престола в генералы) [44] . До конца жизни он оставался полковником…
Так началось новое царствование, от которого даже близко стоявшие к трону сановники не ожидали ничего выдающегося. Сын во всем уступал отцу, хотя и был блестяще воспитан. «Вспомяните меня, — говорил о Николае II министр внутренних дел И. Н. Дурново, беседуя в день смерти Александра III с министром финансов С. Ю. Витте, — это будет нечто вроде копии Павла Петровича, но в настоящей современности». Витте потом часто вспоминал этот разговор, соглашаясь с тем, что у Николая II немало было черт Павла I и даже Александра I (мистицизм, хитрость, коварство). Но если Александр I по своему времени являлся одним из самых образованных русских людей, то император Николай II обладал «средним образованием гвардейского полковника хорошего семейства». Столь резкая оценка способностей последнего царя, безусловно, исключительно субъективна и пристрастна, но не будем забывать, что в своих наблюдениях Витте был не одинок. К слову сказать, видный правительственный чиновник царствования Николая II В. И. Гурко полагал, что политика Александра III была естественным следствием его умственного и духовного склада. Следовать этой политике Николай II не мог, ибо не обладал внутренними свойствами отца. Способ правления, который последний самодержец пытался осуществить, «не соответствовал мощи его духовных сил». Иначе говоря, самодержцем в духе Александра III он быть не мог. Но все это окончательно прояснилось с течением времени. А тогда, осенью 1894 года, современники могли лишь гадать и высказывать предположения.
44
Кривенко В. С.Указ. соч.
Двадцать первого октября 1894 года первые и вторые чины двора, а также придворные кавалеры к 11 часам утра прибыли в Большую церковь Зимнего дворца для принесения присяги юному полковнику. Форма одежды должна была быть парадная, хотя в стране и объявили годовой глубокий траур (правила позволяли «в высокоторжественные дни» траур снимать). В тот же день невеста императора стала православной — в 10 часов утра в присутствии царской семьи принцесса Alix была миропомазана. С тех пор она получила и новый титул — Ее Императорское Высочество, «благоверная великая княжна Александра Федоровна». Радость приобщения невесты к православной вере заставила царя поднять вопрос о немедленной свадьбе. «Мама, некоторые другие и я, — записал Николай II в дневнике 22 октября 1894 года, — находим, что всего лучше сделать ее здесь спокойно, пока еще дорогой Папа под крышей дома; а все дяди против этого и говорят, что мне следует жениться после похорон. Это мне кажется совершенно неудобным!» И все-таки первый раунд семейного спора новый царь проиграл — свадьба в Ливадийском дворце не состоялась. Здравый смысл восторжествовал: братья Александра III остановили идею организации матримониальных торжеств, проходящих на фоне подготовки похорон.
Через неделю после смерти Александра III его сын и наследник покинул Ливадию, сопровождая тело отца в Петербург. Прибыв морем в Севастополь, новый царь сразу же отправился дальше. Траурный поезд останавливался для служения панихид в Борках, Харькове, Курске, Орле и Туле. 30 октября Николай II прибыл в Москву. 31 октября в Георгиевском зале Большого Кремлевского дворца, обращаясь к московскому дворянству, купечеству, представителям правительственных и общественных организаций Первопрестольной, царь произнес свою первую речь. Она была проста и безыскусна (как и большинство последующих его речей). Николай II призывал к себе на помощь Бога — для того чтобы служить «нашей горячо любимой Родине так же, как служил Ей Мой покойный Отец, и вести ее по указанному Им светлому и лучезарному пути». Сказанные по пути в Архангельский собор, экспромтом, эти слова стали политической прелюдией нового царствования.
Первого ноября Николай II прибыл в Петербург и принял (вместе с невестой) участие в церемонии перенесения тела отца со станции Николаевской железной дороги в Петропавловскую крепость. «Порядок примерный. В соборе служат панихиду и поклоняются телу, лежащему в открытом гробе, — записал в тот же день государственный секретарь А. А. Половцов. — Бальзамирование сделано через три дня после смерти, потому весьма неудачно». К тому времени на похороны стали съезжаться иностранные монархи и их представители. Постоянно занятый государственными делами, Николай II каждый день находил время для встреч со своей невестой. Дневник царя — лучшее доказательство того, сколь сильны были его чувства. Любовь помогала переносить трагедию, похороны отца состоялись 7 ноября. Лишь встречи с невестой вызывали у царя неизменную радость. Но встречи — скоротечны, постоянно быть вместе до свадьбы они не могли. И откладывать свадьбу Николай II не стал, практически совместив два важных события — похороны отца и заключение брака.
«Мне все кажется, — записал он в дневнике 13 ноября, накануне венчания, — что дело идет о чужой свадьбе — странно при таких обстоятельствах думать о своей собственной женитьбе!» Понимая эту «странность», Николай II решился торжественно отметить свое бракосочетание спустя неделю после отпевания и погребения Александра III. На этот день — 14 ноября — траур был отменен. «Посреди глубокой скорби, — говорилось в императорском манифесте, помеченном 14 ноября, — коею исполнены сердца Наше и всех верных сынов России, да будет день сей светлым вестником упований народных на продолжение к Нам милости Божией в наступившее новое царствование». Именно думая о судьбах этого царствования, царь и решил не отдалять заключение брака, о котором говорилось как о священном завете почившего монарха. Мотивация выглядела вполне серьезно — свадьба не царская прихоть, а насущная забота о благе государства. Тем более что в ознаменование торжества 14 ноября «делами милосердия и любви» монарх осчастливил своих подданных различными «милостями». Но одно дело — красивые слова и льготы «по случаю свадьбы», другое — реальное восприятие событий. Конечно, назвать бракосочетание Николая II и Александры Федоровны «пиром во время чумы» нельзя, но то, что между похоронами Александра III и свадьбой его сына дистанция в семь дней, порождает некоторое недоумение. Зачем было спешить? Действительно, покойный монарх, серьезно заболев, желал как можно скорее женить сына. Но этим мечтам не удалось осуществиться. Понимавший всю деликатность «брачного вопроса», министр Императорского двора граф И. И. Воронцов-Дашков попытался объяснить молодому царю необходимость отложить свадьбу до конца траура. Ничего не помогло — «Николай II закинулся, остался недоволен». Царь почувствовал в графе опекуна, относившегося к нему, самодержцу, покровительственно. Итогом должно было стать удаление Воронцова-Дашкова из Министерства двора. И это произошло, но чуть позже. Николай II не терпел вмешательства в те дела, которые считал «приватными», и недостаточно понимал, что, как самодержавный монарх, лишен права на личную жизнь. «Именно слабые натуры и не выносят кажущийся им над собой контроль», — писал по этому поводу чиновник Министерства двора В. С. Кривенко и, очевидно, был недалек от истины. Проявлять свою волю по мелочам император Николай II любил всегда. «Он мог терпеть многое, чего не потерпел бы его отец, — писал С. Ю. Витте, — но не переносил того, на что его отец не обращал бы никакого внимания. Александр III был самолюбивый царь и благодушный и простой дворянин. Николай II — малосамолюбивый царь и весьма самолюбивый и манерный Преображенский полковник». В деле организации «траурной свадьбы» и сказался «манерный полковник». Свадьбу сыграли, не переждав сорокадневного траура, в день рождения императрицы Марии Федоровны, накануне Рождественского поста. Поступок не имел аналогов в императорской семье, но на это молодой государь не обратил внимания. Даже Александр II, стремившийся как можно скорее узаконить свои отношения с княжной Долгорукой, венчался лишь спустя 40 дней после кончины императрицы Марии Александровны. Конечно, второй брак царя-реформатора и свадьбу его внука сравнивать некорректно, но все-таки вопросы придворного этикета Николай II откровенно игнорировал.
…День торжества отметили в 8 часов утра 21 пушечным выстрелом. По разосланным от двора повесткам в Зимний дворец в полдвенадцатого утра прибыли члены Святейшего синода и «знатное духовенство», члены Государственного совета, министры, аккредитованные в России иностранные послы с супругами, придворные и лица свиты. Дамы были в русском платье, кавалеры — в парадной форме. На венчание русского монарха прибыли (а точнее сказать — остались со времени похорон Александра III) многочисленные зарубежные родственники и члены дома Романовых. Венчальные перстни на руки брачующимся надел царский духовник отец Иоанн Янышев. В продолжение бракосочетания в церкви читались молитвы «О благочестивейшем самодержавнейшем великом государе нашем Николае Александровиче всея России и супруге его благочестивейшей государыне императрице Александре Федоровне». С тех пор подобные возглашения будут звучать в православных храмах на протяжении двадцати двух лет. Завершилось церковное торжество благодарственным молебном и 301 пушечным выстрелом.
Затем — в парадной карете с форейторами и русской упряжью — молодожены проследовали в Казанский собор для поклонения чудотворной иконе Казанской Божьей Матери. Позднее состоялся свадебный обед в Аничковом дворце. От Зимнего до Аничкова великим князем Владимиром Александровичем, главнокомандующим войсками гвардии и Петербургского военного округа, шпалерами были выстроены войска.
Строгая красота свадебных торжеств производила впечатление на современников… Царь радовался и, проезжая в Казанский собор, отвечал на приветствия. «Красивое лицо новой государыни, которую с любопытством рассматривают все, кажется надменным и злым. И в народе то там, то здесь хмуро шепчут о ней то, что думает она сама: — Пришла вслед за гробом…» Приведенные слова принадлежат писателю Георгию Иванову — младшему современнику императрицы. Но это — не художественный вымысел. Много лет и всерьез изучавший историю жизни Александры Федоровны, Г. Иванов знал, о чем говорил. Его современники с самого начала не жаловали молодую императрицу. Еще до ее венчания с русским царем, когда весть о грядущей свадьбе стала достоянием прессы, известный автор «Петербургских трущоб» писатель Всеволод Крестовский написал поэтический экспромт, очевидно направленный против супруги Николая Александровича: