Николай II
Шрифт:
Откровенное письмо Демчинский неосторожно показал князю В. П. Мещерскому, так же, как он, имевшему право писать лично царю.Князь увидел в инженере «конкурента» и довел до сведения Николая II информацию о том, что заблаговременно ознакомился с письмом. Последовал высочайший приказ — и Демчинский потерял право писать лично царю.
Современный петербургский исследователь И. В. Лукоянов, специально изучавший жизнь Демчинского, полагает, что подобные личности были востребованы верховной властью, ибо ей требовались посредники в отношениях с обществом, «этакие политические маклеры». «Косвенно это свидетельствовало, — пишет И. В. Лукоянов, — что политическая система еще переживала период становления. С другой стороны, сам факт существования подобных
Впрочем, как бы то ни было, но наблюдения Демчинского о «недовольных» и «равнодушных» оказались верными. Убаюкивать себя надеждой на крепость власти, которая без перемен сможет выдержать новые вызовы времени, Николай II не имел возможности. Демчинский оказался не первым и не последним человеком, привлеченным Николаем II для консультаций. Наивная вера в то, что получение правдивой информации со стороны позволит как бы проверять министров и губернаторов, не покидала царя вплоть до последних дней правления. Это недоверие своим фундаментом имело идеалистические представления о «средостении», которое любой ценой необходимо преодолеть. Саровские торжества 1903 года, описывая которые, нам пришлось уже говорить на эту тему, убедили самодержца в любви к нему «простого народа». Любовь, разумеется, была взаимной. Любить народ для царя значило «знать правду» о стране — во всем ее объеме, без утайки. Николай II сомневался в том, что министры и губернаторы могут доставить ему такую информацию (он не слишком доверял чиновной бюрократии). Что же в таком случае предпринять? Получать дополнительную информацию от людей, никак с властью не связанных, преданных самодержавию и лично ему, государю. Так в жизни царя появился такой же, как и Демчинский, «человек ниоткуда» — Анатолий Алексеевич Клопов.
Он родился в 1841 году в семье фридрихсгамского «первостатейного» купца, закончил физико-математический факультет Московского университета. Был учителем в гимназии, воспитателем в семьях, чиновником в Комитете железных дорог Министерства путей сообщения и во Временном статистическом отделе МПС. В 1880-е годы занялся самостоятельными статистическими исследованиями волжской хлебной торговли. Писал статьи и записки, обращаясь с просьбами к влиятельным лицам — графу И. И. Воронцову-Дашкову, В. К. Плеве, А. С. Суворину и др. Так, еще до воцарения Николая II о нем узнали «сильные мира сего». Однако именно приход к власти последнего самодержца стал для Клопова событием, существенным образом изменившим всю его жизнь. В 1896 году великий князь Николай Михайлович, познакомившийся с чиновником через князя П. М. Волконского, представил его своему брату Александру Михайловичу — другу детства императора Николая II.
В 1898 году статистика представили царю. Государственный секретарь А. А. Половцов, знавший историю возвышения Клопова, отмечал, что Александр Михайлович рекомендовал его императору как «будто бы выдающегося по своему необыкновенному патриотизму, чистоте побуждений и отменному пониманию русской народной жизни» человека. «Император, — продолжал далее Половцов, — имел неосторожность не только принимать и выслушивать этого невежественного проходимца, но даже поручил ему, под предлогом составления подворных описаний в местностях, страдавших от голода, объехать Россию и представить государю настоящую картину народного бедственного положения, картину, скрываемую от государя его министрами».
Как видим, речь идет о старой проблеме — недостатке правдивой информации, будто бы утаиваемой от самодержца его чиновниками. Понимал ли свою задачу сам Клопов? Безусловно. Год спустя, вспоминая о данной ему царем (4 июня 1898 года) аудиенции, Клопов писал Николаю II, что при господстве в России чиновничьего режима правда до трона не доходит. Царю подобает знать все, что касается родины, а «для этого одних докладов министров и губернаторов, людей, стоящих слишком далеко от биения пульса народной жизни, конечно, недостаточно; здесь требуется, чтобы… доходили голоса и мысли и от людей, имеющих прямое общение с народом».
Банальная
Клопов принадлежал «к распространенному в России типу страстных, но неуравновешенных и неспособных к систематическому труду и логическому мышлению искателей и поборников правды, — писал Г. В. Иванов. — То, что, нарушая закон для восстановления справедливости к отдельному человеку, он нарушает самый государственный строй, — об этом Клопов думать не хочет, это ему неинтересно». Замечательно точные слова, которые можно применить и к императору Николаю II! Он тоже мог нарушить закон ради справедливости, разумеется — как он ее понимал; или ради великодушного порыва, что неоднократно случалось в делах семейных. И не отдавал себе отчета в том, что действует не как блюдущий закон самодержец, а как ничем не ограниченный «деспот».
Царь не хотел признать, что государственная машина не терпит вмешательства дилетантов и фантазеров, «которые, — по словам В. И. Гурко, — мечтают путем личного усмотрения исправить все те людские настроения, которые закон в его формальных проявлениях ни уловить, ни тем более упразднить не в состоянии». Стремление установить личный контроль за деятельностью чиновников неизбежно вылилось в скандал. 10 июня 1898 года А. А. Клопов получил бумагу (за подписью дворцового коменданта П. П. Гессе), где говорилось о высочайшем соизволении на посещение пострадавших от неурожая местностей, необходимых для исследования экономического положения населения. По сути, речь шла об изучении значительной части Европейской России. Деятельность царского информатора получила огласку, о Клопове заговорили в столичных гостиных, возмущаясь тем, что его командировка состоялась без согласования с министром внутренних дел, без предупреждения местных властей. Получалось, что облеченный царским доверием статистик выступал в роли негласного ревизора царских чиновников.
С официальной бумагой Клопов явился в Министерство путей сообщения и потребовал особый вагон для разъездов по стране. Получив его, он отправился в Тулу, где предъявил смущенной администрации свои «верительные грамоты». Та немедленно связалась с министром внутренних дел И. Л. Горемыкиным. Министр юстиции Н. В. Муравьев, узнавший о случившемся, заявил Горемыкину: «Или подайте в отставку, или прекратите это безобразие». Не предъявляя царю ультиматум, Горемыкин все-таки сумел объяснить Николаю II бесцельность и невозможность командировок безответственных лиц, имевших неограниченные полномочия. Клопова отозвали обратно и в Петербурге изъяли бумагу.
«„Средостение“ опять смыкается вокруг царя, — пишет Г. Иванов. — Но облюбованная царем давно и укрепленная встречей с Клоповым мысль найти человека, который бы „все ему говорил“, не оставляет царя» (даже несмотря на то, что задуманная операция — посредством «простого человека» контролировать работу чиновников — провалилась). «Бюрократы» не скрывали своего раздражения действиями царя. В разговоре с военным министром А. Н. Куропаткиным Горемыкин жаловался на внутреннюю неурядицу, которую увеличивает и сам царь. «Этот гусь разъезжает с бумагой от Гессе в особых вагонах, — пишет в дневнике Куропаткин, — и мутит всех в Тульской губернии, заодно с Львом Толстым. Ездит с большою свитою, гласно для всех, кроме министра внутренних дел».