Николай II
Шрифт:
«Напомнили мне сегодня, — записал в дневнике в феврале 1905 года публицист С. Р. Минцлов, — очень давно слышанный мною рассказ об разговоре Николая I с известным Авелем. Николай велел его позвать к себе и спросил, кто будет царствовать после его сына, Александра II.
— Александр, — ответил Авель.
— Как Александр? — изумился император. — Старшего сына моего [сына] зовут Николай! (в то время последний был жив и здоров еще).
— А будет царствовать Александр, — повторил Авель.
— А после него?
— После него Николай.
— А потом?
Монах молчал; царь повторил вопрос.
— Не смею сказать, государь, — ответил тот.
— Говори.
— Потом будет мужик с топором! — сказал Авель. Рассказ этот я слышал еще мальчиком в царствование Александра II».
Апокрифический рассказ, безусловно, не должен рассматриваться как правда (тем более что
Весьма примечательны воспоминания обер-камерфрау императрицы Александры Федоровны М. Ф. Герингер о хранившемся еще со времен Павла I ларце с предсказаниями Авеля. Сын Екатерины Великой завещал вскрыть ларец через сто лет после своей смерти. 12 марта 1901 года Николай II исполнил завещание предка. После этого «государь стал поминать о 1918 годе, как о роковом годе и для него лично, и для династии». Аналогичная информация содержалась и в статье некоего А. Д. Хмелевского «Таинственное в жизни Государя Императора Николая II», в которой, правда, днем вскрытия пакета «с информацией» названо 11 марта [81] ; и в работе П. Н. Шабельского-Борка (убийцы отца писателя В. В. Набокова — Владимира Дмитриевича). Смысл подобных рассказов, достоверность которых проверить невозможно, заключается в том, чтобы доказать предопределенность судьбы Николая II, отведя от него вину в бездействии и слабохарактерности. Получалось, что царь знал о грядущей трагедии и потому не противостоял судьбе.
81
См.: Россия перед вторым пришествием: Материалы к очерку русской эсхатологии / Сост. С. Фомин. М., 1993.
Это «знание», согласно апокрифическим рассказам, было у него и после посещения Саровской пустыни в 1903 году. Тогда он познакомился с письмом святого Серафима, которое тот составил незадолго до смерти, адресовав тому царю, который приедет, как писал Саровский старец, «особо обо мне молиться». «Что было в письме, осталось тайной, — сообщает мемуарист, — только можно предполагать, что святой прозорливец ясно видел все грядущее, а потому предохранял от какой-либо ошибки, и предупреждал о грядущих грозных событиях, укрепляя в вере, что все это должно совершиться не случайно, а по предопределению Предвечного небесного Совета, дабы в трудные минуты тяжких испытаний Государь не пал духом и донес свой тяжелый мученический крест до конца».
Разумеется, следует учитывать, что подобная литература появляется уже после того, как все произошло. Как правило, сказка рождается после смерти героя и несет в себе видоизмененные, но для некоторой части современников очевидные черты его характера. По данной причине принципиальное значение имеет сам факт восприятия Николая II как человека, изначально обреченного на страдания ( «искупительной жертвы»,как писал Л. А. Тихомиров), нежели достоверность факта. Для одних современников важнее было вспомнить о «мужике с топором», для других — историю с ларцом. Предсказания монаха Авеля оказались востребованы лишь постольку, поскольку они отвечали настроениям современников как «левых», так и «правых» взглядов. Николай II еще при жизни превращался в миф, после екатеринбургской трагедии появление и распространение которого сдержать было уже невозможно.
Впрочем, интереснее отметить иное: революционные события стали катализатором мифотворчества, тем более что 1905 год знаменовал появление «конституции» и кризис монархической государственности. Апокрифические истории начала XX века стали косвенным доказательством, своеобразной иллюстрацией той истины, что, «в сущности, агония самодержавия продолжалась все царствование Николая II, которое все было сплошным и непрерывным самоубийством самодержавия», — писал протоиерей Сергий Булгаков. Но самоубийство — смертный грех. Непротивление ему нельзя оправдать, равно как невозможно отделить историю царствования от жизни царствующего, с раннего детства усвоившего, что русский монарх — помазанник Божий. Выход из затруднительного положения оказывается возможным искать только в религиозной сфере, всячески подчеркивая глубокую приверженность последнего самодержца православным идеалам. Апокрифические истории, появившиеся в 1920-х годах, об этом и говорили.
Тогда и родился миф о желании Николая II в годы Первой российской революции принять монашество и даже возглавить в качестве патриархаправославную церковь. То, что царь «высказал» свое желание именно в 1905 году, — неслучайно. Для главной конфессии империи революция стала временем, когда оживились надежды на возможность проведения давно ожидавшихся реформ, созыв Поместного собора и ослабление власти обер-прокурора Святейшего синода. В церковных кругах было известно, что царь искренне желал восстановления патриаршества, укрепления православной церкви. Не могли не знать об этом и создатели апокрифических историй. Одна из них, составленная эмигрантом Б. Потоцким («К материалам новейшей истории»), полностью приведена князем Н. Д. Жеваховым в книге воспоминаний. Другая появилась в работе С. А. Нилуса «На берегу Божьей реки. Записки православного». С некоторыми «техническими» отличиями второй рассказ приводит и князь Жевахов.
В сообщении Б. Потоцкого речь шла о якобы имевшем место посещении царской четой митрополита Антония (Вадковского) в Александро- Невской лавре зимой 1905 года. Некий неназванный «свидетель», информировавший Потоцкого, в описываемое время приводил в порядок библиотеку митрополичьего дома. Он и рассказал, что Николай II приезжал просить у столичного иерарха благословения на отречение от престола в пользу незадолго до того родившегося цесаревича Алексея, «с тем, чтобы по отречении постричься в монахи в одном из монастырей». Митрополит не одобрил этого решения, указав царю на недопустимость строить свое личное спасение на оставлении монаршего долга. Следующая попытка, уже по сообщению Жевахова, была предпринята Николаем II вскоре после первой. Нилус, также описавший этот случай, относил его к весне 1905 года. Суть апокрифа сводилась к следующему: в период дискуссии о Церкви, когда речь зашла о необходимости возглавления ее патриархом, царь предложил православным иерархам себя в качестве возможного первосвятителя. Но ответом ему стало «гробовое молчание» князей Церкви.
Характерно, что ни Н. Д. Жевахов, ни С. А. Нилус не приводят имен тех лиц, которые сообщили им эту информацию. Только по некоторым намекам, содержащимся в книге Нилуса, можно догадаться, что полученные им сведения исходили от ближайшего окружения епископа Волынского и Житомирского Антония (Храповицкого). К сожалению, проверить истинность сообщений невозможно, тем более что сам владыка ни разу не обмолвился о «желании» Николая II поменять царский венец на патриарший куколь. О встрече же царя и митрополита Антония (Вадковского) в дневнике Николая II есть только краткая запись о том, что в половине первого дня 28 декабря 1904 года владыка «славил Христа с братией Александро-Невской лавры», а затем завтракал с семьей монарха. Никакие встречи в лавре не зафиксированы. Разумеется, можно предположить, что царь мечтал принять постриг и удалиться от дел, — ведь, по словам Н. Д. Жевахова, «это был прежде всего богоискатель, человек, вручивший себя безраздельно воле Божией, глубоко верующий христианин высокого духовного настроения», но строить на этих предположениях политические заключения нельзя.
Однако один важный вывод из «апокрифов» сделать необходимо. У последнего русского самодержца не было близости с православной иерархией, которую он воспринимал по большей части как «духовных чиновников». Косвенным подтверждением этого и является, видимо, феномен сибирского странника Григория Ефимовича Распутина, разговор о котором еще впереди, В революционное лихолетье «старец» впервые и появился во дворце. «Познакомились с человеком Божиим — Григорием из Тобольской губ[ернии]», — записал самодержец в дневнике 1 ноября 1905 года. Рассуждая о роли Распутина, протоиерей Сергий Булгаков тонко заметил: «Если Распутин грех, то — всей Русской Церкви и всей России, но зато и самая мысль о святом старце, водителе монарха, могла родиться только в России, в сердце царевом. И чем возвышеннее задание, чем пророчественнее, тем злее пародия, карикатура, тем ужаснее падение». Отец Сергий, прошедший сложный путь от марксизма к православию, как и многие его современники, рассматривал предреволюционную историю России (в том числе и историю Церкви) через призму апокалипсических ожиданий. Революция способствовала пробуждению этих ожиданий, воскрешая старые и новые мифы.