Николай II
Шрифт:
Он родился в 1869 году в крестьянской семье, нигде не учился и до конца жизни так и не постиг всех премудростей письма: сохранившиеся собственноручные записки «старца» поражают безграмотностью. Почти тридцать лет прожил дома, работал в хозяйстве отца даже после того, как женился. Затем начался период странничества, в течение которого Распутин самостоятельно научился читать и писать, познакомился со Священным Писанием. Природная любознательность и живой крестьянский ум помогли Григорию «выйти в люди», произвести впечатление на мистически настроенных пастырей и искавших религиозного утешения православных мирян. Цельный и волевой (что в дальнейшем не раз отмечали современники), Распутин в тот период не давал повода «к соблазну» — вел себя (по крайней мере на публике) благочестиво и скромно.
Однако уже тогда, на грани веков, проявился его особый дар воздействовать на женщин. Неслучайно именно «духовно утешенная» Распутиным купчиха отвезла его в Казань, где познакомила с православными клириками. Викарный епископ Казанской епархии Хрисанф (Щетковский), непонятно почему, решил дать молодому крестьянину рекомендацию, с которой
«Важно сказать, нем он в действительности был, —подчеркивал князь Н. Д. Жевахов, — но не менее важно отметить и то, чем он казалсяв глазах Их Величеств и тех людей, которые считали его святым» (курсив мой. — С. Ф.). Повторимся: Распутин уже при жизни стал легендой; и легенда заслонила собой образ реального, живого человека. Для адептов «старца» легенда была самодостаточна, как, впрочем, и для его противников (хотя в первом и во втором случаях содержание легенды было совсем не тождественным). Мифотворчество нашло отражение и в мемуарах современников, пытавшихся понять причины роста влияния «старца» на царскую семью. Пример тому — отношение Григория Распутина к святому Иоанну Кронштадтскому. Генерал В. Ф. Джунковский, в годы Первой мировой войны выступивший против сибирского странника и лишившийся должности товарища министра внутренних дел, в своих воспоминаниях передавал слух, что разрыв великих княгинь Милицы и Анастасии с Распутиным был вызван тем, что распоясавшийся «старец» стал поносить к тому времени покойного отца Иоанна Кронштадтского, которого они почитали как святого.
«Этого было достаточно, — писал в воспоминаниях В. Ф. Джунковский, — чтобы великий князь Николай Николаевич (муж Анастасии Николаевны. — С. Ф.) приказал его больше не пускать. Великие княгини совсем отошли от Распутина и пытались возбудить против него и императрицу и Государя, но было уже поздно, в Распутина уже верили». Со своей стороны, убийца Распутина князь Ф. Ф. Юсупов, восстанавливая биографическую канву жизни «старца» и описывая его «петербургский период», особо отметил, что в Александро-Невской лавре Распутина принял отец Иоанн Кронштадтский, «которого он поразил своим простосердечием». Великий молитвенник будто бы поверил, «что в этом молодом сибиряке есть „искра Божия“».
Если верить обоим сообщениям, получается, что Распутин поносил того, кто определенно признал в нем человека глубоко религиозного. Впрочем, многочисленные фактические погрешности, встречающиеся и в мемуарах Джунковского, и в мемуарах Юсупова, заставляют предположить, что сообщаемая ими информация о первых шагах сибирского странника в столице — легендарна, хотя признать ее полностью недостоверной также нельзя. Скорее всего, Распутин действительно встречался с отцом Иоанном, быть может, даже разговаривал с ним. Вполне вероятно и то, что кронштадтский пастырь обратил внимание на молодого странника, глубоко религиозного и умевшего молиться. Известно, что Распутин любил посещать столичный Иоанновский женский монастырь, где был погребен подвижник. Однако послушницы, к радости игуменьи монастыря Ангелины, скоро его от этого отвадили. «Стоит Распутин, — вспоминал хорошо знавший настоятельницу митрополит Евлогий (Георгиевский), — пройдет одна из послушниц, взглянет на него и говорит вслух, точно сама с собой рассуждает: „Нет, на святого совсем не похож…“ А потом другая, третья — и все, заранее сговорившись, то же мнение высказывают. Распутин больше и не показывался».
Приведенный частный пример, касающийся отношений Распутина и отца Иоанна Кронштадтского, думается, достаточно показателен: авторитет последнего привлекается и для объяснения, почему Распутин приобрел славу «старца» (слово об «искре Божией»), и — с тем же успехом — для объяснения происшедшего разрыва между ним и его первыми благодетельницами — великими княгинями Милицей и Анастасией. Однако выяснение причин разрыва вовсе не объясняет факта первоначального доверия к сибирскому страннику.
В молодости близко знавший Распутина, даже составлявший для императрицы Александры Федоровны его биографию, митрополит Вениамин (Федченков) много лет спустя вспоминал о появлении Распутина в Петербурге: «И вдруг появляется горящий факел. Какого он духа, качества, мы не хотели, да и не умели разбираться, не имея для этого собственного опыта. А блеск новой кометы, естественно, привлек внимание». Митрополит Вениамин был убежден, что далеко не все окружавшие Распутина люди были сплошь плохи. По его мнению, Распутин слишком рано вышел в мир руководить другими, не имея сам соответствующего духовного руководства, и притом отправился в такое общество, «где не очень любили подлинную святость, где грех господствовал широко и глубоко». Владыка подчеркивал наличие соответствующей почвы в высшем
Общие переживания той эпохи не обошли стороной и царскую чету. Постоянные неудачи и огорчения, болезнь единственного сына, а быть может, и осознание своей обреченности требовали «религиозного прикрытия»; Николай II искренне хотел услышать праведника, доверить ему свои переживания, получить утешение. Возможно, одной из причин, заставивших его держать возле трона сибирского странника, и было желание иметь около себя представителя «простого народа», который бескорыстно доведет до царя все чаяния и проблемы этого самого «народа». «Монарх желал слышать правдивое открытое слово и думал, что такое слово может исходить от простого человека», — свидетельствовал жандармский генерал П. Г. Курлов. А то, что этот «простой человек» ко всему прочему еще и «старец», носитель подлинной духовности, так не похожий на обычных «традиционных» иереев и иерархов, могло лишь укрепить императора в правильности сделанного выбора. Показательно, что когда ему стали известны соблазнительные факты жизни «старца», он, как сообщает митрополит Вениамин, ответил: «С вами тут и ангел упадет! — Но тут же добавил: — И царь Давид пал, да покаялся».
Показательно не то, что император так отреагировал на полученную информацию (начиная с 1910 года он имел возможность многократно знакомиться с материалами о разгульной жизни «старца»), а то, что простому мужику он доверял несравненно больше, чем своим чиновникам и приближенным. По словам протопресвитера русской армии и флота Георгия Шавельского, в августе или сентябре 1916-го начальник штаба Верховного главнокомандующего генерал М. В. Алексеев прямо спросил императора, что он может находить «в этом грязном мужике». Николай II с удивительной для него откровенностью ответил: «Я нахожу в нем то, чего не могу найти ни в одном из наших священнослужителей». А на такой же вопрос, адресованный Алексеевым Александре Федоровне, последняя, по сведениям того же источника, сказала: «Вы его (то есть Распутина) совершенно не понимаете», — и отвернулась от генерала.
Своеобразным комментарием к сказанному можно считать «современные диалоги» С. Н. Булгакова «На пиру богов», написанные в начале Гражданской войны для сборника о русской революции «Из глубины». В роковом влиянии Распутина, писал Булгаков, вкладывая эти слова в уста «беженца», более всего сказался исторический характер последнего царствования: ведь император «взыскал пророка теократических вдохновений». «Его ли одного вина, что он встретил в ответ на этот свой зов, идущий из глубины, только лжепророка? Разве здесь не повинен и весь народ, и вся историческая Церковь с первосвященниками во главе?»
Таким образом, проблема феномена Распутина — это проблема олицетворения идеала, восприятия «живого символа». Одни воспринимали его как нравственное чудовище, толкающее монархию в бездну, другие — как святого, непонятого и гонимого. Яркий портрет Распутина нарисовал замечательный русский поэт Н. С. Гумилев, посвятив ему стихотворение «Мужик».
В чащах, в болотах огромных, У оловянной реки, В срубах мохнатых и темных Странные есть мужики. Выйдет такой в бездорожье, Где разбежался ковыль, Слушает крики Стрибожьи, Чуя старинную быль. С остановившимся взглядом Здесь проходил печенег… Сыростью пахнет и гадом Возле мелеющих рек. Вот уже он и с котомкой, Путь оглашая лесной Песней протяжной негромкой, Но озорной, озорной. Путь этот — светы и мраки, Посвист разбойный в полях, Ссоры, кровавые драки В страшных, как сны, кабаках. В гордую нашу столицу Входит он — Боже, спаси! — Обворожает царицу Необозримой Руси Взглядом, улыбкою детской, Речью такой озорной, — И на груди молодецкой Крест просиял золотой. Как не погнулись — о горе! — Как не покинули мест Крест на Казанском соборе И на Исакии крест? Над потрясенной столицей Выстрелы, крики, набат, Город ощерился львицей, Обороняющей львят. «Что ж, православные, жгите Труп мой на темном мосту, Пепел по ветру пустите… Кто защитит сироту? В диком краю и убогом Много таких мужиков. Слышен по вашим дорогам Радостный гул их шагов».