Николай Пирогов. Его жизнь, научная и общественная деятельность

Малис Юлий Германович

Опуская остальные речи, мы остановимся лишь на заключительной речи профессора истории Шульгина, который представил “наглядный свод того, о чем говорили подробно его предшественники и о чем гораздо подробнее и красноречивее говорят сами дела Николая Ивановича”. Говоря о том, что один из ораторов назвал Пирогова совершеннейшим представителем христианской гуманности, профессор Шульгин замечает:

“Кстати, о человечности. Вы украшены титулом превосходительства, Николай Иванович! Редко кто из нас называл Вас этим титулом. А между тем, никогда не величая Вас превосходительством, я теперь на прощании громко и смело скажу, что другого титула Вам нет и быть не может. “Он был великий король!” – говорит у Шекспира Горацио про отца Гамлетова. “Человек он был из всех людей, каких нам доводилось видеть!” – отвечает ему Гамлет. Вот в этом-то смысле Вы – превосходительство: Вы превосходите как человек многих

и многих людей у нас на Руси, где еще с диогеновым фонарем среди бела дня нужно искать человека… Оставьте нам дух Ваш, – заканчивает Шульгин, – Ваши стремления, Вашу высокую, человечную и гражданскую доблесть, непреклонно устоявшую среди всех препятствий!”

Симпатии студентов к удалявшемуся попечителю “потоком прорвались” при этом прощании. По окончании обеда они предложили подписку и в тот же день открыли в здании университета бесплатную ежедневную школу в знак благодарной памяти о Пирогове. Когда он уезжал из Киева, его провожали за город человек 800.

“Слишком гуманному” администратору пришлось остаться “не у дел”. Перспектива, представлявшаяся Пирогову после вынужденной отставки, отчетливо вырисовывалась перед ним:

“Я буду трудиться в поте лица, буду разрыхлять и очищать землю; постараюсь делать все как можно рациональнее, заменю крепостной труд свободным, буду обходиться с рабочими как с людьми вольными, а не крепостными”.

На этой же точке зрения стоял Пирогов, когда, избранный мировым посредником, он изложил свои взгляды хозяина и посредника в форме разговора мирового посредника с любопытным и недовольным. Статья эта, возбудившая сильную полемику, не потеряла своего интереса и до настоящего времени.

Удаление Пирогова в деревню было непродолжительно. В 1862 году его командировали на четыре года за границу для наблюдения за молодыми русскими учеными. Это занятие было ему вполне по душе, и он отдался своим новым обязанностям со всей энергией, служа, по выражению Н. О. Ковалевского, “для русской молодежи не формальным руководителем, а скорее живым образцом, воплощенным идеалом”. Здесь он мог проявить свое искреннейшее желание поднять университет посредством новых деятелей науки. Какое чарующее влияние Пирогов оказывал на молодых ученых, свидетельствуют воспоминания Н. О. Ковалевского, который восторженно отзывается о своем руководителе. Ковалевский вместе с другими молодыми учеными работал в Марбурге, когда туда приехал Пирогов контролировать их занятия. Контроль этот выразился в оживленной беседе с тамошними профессорами, которые, уважая в Пирогове известного ученого, через него сближались с молодыми русскими учеными. А такому сближению русский гуманист придавал огромное значение. В числе посланных для усовершенствования за границу были не только медики и натуралисты, но также филологи и юристы. В отчетах их министерству мы находим указания, что и они считали нужным обращаться к Пирогову за советами и встречали в нем опытного и внимательного руководителя.

Заграничные свои впечатления Пирогов помещал в виде писем в “Голосе”. Он успел за это время осмотреть 25 университетов, где были рассеяны будущие профессора. В этих заграничных письмах знаменитый ученый со свойственным ему блестящим юмором и остроумием касается того же университетского вопроса. Особенно интересно письмо, представляющее разговор Пирогова с будущим профессором-юристом о способе чтения лекций.

В 1866 году Пирогов был “освобожден” от занятий по наблюдению за молодыми учеными и остался чиновником при министре. Таким образом, плодотворная десятилетняя административно-педагогическая деятельность Пирогова закончилась.

Бросая ретроспективный взгляд на этот период жизни Пирогова, мы видим, что он неуклонно шел по однажды намеченному пути просвещения.

“Нет сомнения, – говорит Стоюнин, – что многое сумел бы он разработать в подробностях, применить к делу, если бы его деятельность не ограничилась какими-нибудь тремя годами. Но, во всяком случае, за ним остается та слава, что он первый оживил наш педагогический мир, выяснив коренные недостатки нашего школьного воспитания. После его “Вопросов жизни” стала развиваться педагогическая литература, которая до тех пор почти не существовала”.

Уже в 1857 году появились сразу два педагогических журнала: “Русский педагогический вестник” Вышнеградского и “Журнал для воспитания” Чумикова, где сотрудничал Пирогов, а в 1858 году – “Учитель” Паульсона. Все это движение, по мнению Острогорского, обязано первым толчком Пирогову. Своей административно-педагогической деятельностью и достигнутыми ею результатами Пирогов представил нам живую иллюстрацию своих собственных слов: “у нас еще нужнее, чем где-нибудь, даровитые люди; мы не должны забывать, что каждый из них может подвинуть

массу вперед, более чем сотни стоящих вровень с нею”. Нельзя не согласиться с Ушинским, что “самый гениальный устав не сделает того, что может сделать один такой человек”, каким был Н. И. Пирогов.

ГЛАВА IX

Жизнь в деревне. – Хирургическая практика. – Осмотр военно-санитарных учреждений в франко-прусскую войну (1870). – Осмотр военно-санитарных учреждений в русско-турецкую войну (1878). – Юбилейное торжество в Москве. – Болезнь и смерть. – Заключение

С лета 1866 года Пирогов окончательно поселился в своем имении, в селе Вишне, близ города Винницы, в Подольской губернии. Уже во время пребывания своего в деревне 1861–1862 годов, будучи мировым посредником, он занялся хирургическою практикой в широких размерах и сделал за это время свыше 200 больших операций. Теперь же он устроил у себя в деревне маленький госпиталь на 30 и более больных, размещая в нескольких хатах-мазанках по двое и по трое своих оперированных. Больные различных сословий охотно платили каждый по своему состоянию за содержание и лечение. Пирогов, кроме того, имел громадный амбулаторный прием. Ежедневно приезжали из разных мест, даже очень отдаленных, хирургические больные для того, чтобы попросить совета и пособия у великого русского хирурга. Пирогова приглашали постоянно также на консультации, так что ему приходилось разъезжать по югу России. Таким образом, он делил свое время между практикой и сельскохозяйственными занятиями.

Уже четыре года жил Пирогов в своем уединении, в деревне, когда в сентябре 1870 года получил приглашение от Общества Красного Креста осмотреть военно-санитарные учреждения на театре франко-прусской войны. Пирогов с величайшей готовностью принял на себя это поручение, отправился в Петербург и уже 13 сентября 1870 года выехал за границу. Главную цель поручения Красного Креста составляло ознакомление с приложением начал международной филантропии и с задачами и условиями деятельности частной помощи и ее отношений с военной администрацией. Далее Пирогов поставил себе целью обратить внимание на участь раненых на самом поле сражения, сразу после битвы, и на успехи консервативного лечения огнестрельных повреждений. Наконец, громадный интерес представлял вопрос, какое применение из войны 1870 года может сделать для себя наша русская медицина и наша частная помощь раненым и больным воинам.

Посетив все военные лазареты Берлина, Пирогов выехал оттуда 22 сентября на театр военных действий. Пятинедельная поездка Пирогова по Германии, Эльзасу и Лотарингии носила в известном отношении характер триумфального шествия. И в официальных сферах, и в медицинских ветеран русской хирургии встретил повсюду самый почетный и радушный прием. Почти все германские профессора, не говорю уже о хирургах, но и терапевты, знали Пирогова лично. Пирогов осмотрел до 70 военных лазаретов, содержавших несколько тысяч раненых. В Горзе (близ осажденного Меца) Пирогов встретился с проф. Лангенбеком, который держался одинакового с ним мнения о важности сортировки раненых при скоплении последних. В Страсбурге хирург Гергот, эльзасец, водя Пирогова по лазарету и указывая на пробитые бомбами крышу, потолок и пол перевязочной залы, уверял, что варварство осаждавших не останавливалось перед красным крестом флага, выставленного на лазарете. “Но я заметил ему на это, – пишет Пирогов, – что французские бомбы в Севастополе также не разбирали флагов на перевязочных пунктах; сопровождавшая нас молодежь улыбнулась на это, а Гергот, несколько смутившись, заметил: “C'est une autre chose” – почему? Не знаю”.

При своем посещении военно-санитарных учреждений в франко-прусскую войну Пирогов мог испытывать чувство удовлетворенного самолюбия как военно-полевой хирург и администратор. Его гипсовая повязка была в большом употреблении, особенно среди немецких врачей. Он увидел, что резекции, впервые произведенные enmasse им в Крымскую войну, вытесняют ампутации. “С чувством эгоистического удовольствия” наблюдал Пирогов благие результаты принятой немцами системы рассеяния больных, системы, впервые предложенной Пироговым в 1863 году, о чем мы говорили в своем месте. Пирогов еще в начале 50-х объявил себя непримиримым врагом громадных и подобных дворцам госпитальных зданий и высказался в пользу госпитальных палаток, бараков, лачуг, крестьянских изб и других незатейливых помещений. “Роскошная обстановка госпиталей, – говорит он, – давно уже перестала обольщать меня”. Таким образом, палаточные и барачные лазареты, встреченные Пироговым в франко-прусскую войну, вполне совпадали с давно уже высказанными им взглядами на постановку госпитального дела.