Николай Романов — последний царь

Жданов Лев Григорьевич

Царь молчал, любезно улыбался и… давал всё новые полномочия своему министру, палачу, который смело заявлял: «Я справился с протестом и возмущением великих князей… Подавил бунт сверху… Пулемёты и картечь помогут мне раздавить и все попытки произвести революцию снизу…»

Интересна черта, проявленная Николаем в разговоре с протопресвитером армии и флота отцом Георгием Щавельским [86] , который тоже решился поговорить с Николаем на ту же острую тему.

Честный священник указал царю, что в армии идут плохие толки о Распутине, о том участии, какое проявляет в нём царица, о подозрительной близости хлыста с мясоедовской шайкой, с Сухомлиновым и Д. Рубинштейном [87] … Гвардия волнуется серьёзно…

86

О. Георгий Щавельский — протопресвитер русской армии в годы войны; пользовался большим авторитетом в царской семье.

87

Рубинштейн Д. Л. (р. 1876) —

банкир. Был близок к Г. Распутину. Крупный акционер газеты «Новое время» А. А. Суворина. В 1916 г. арестовывался по подозрению в спекуляции. Эмигрант.

— Говорят о явной измене вблизи трона вашего величества! — прямо закончил отец Георгий. — Престиж царской власти понижается и в армии, и в народе… Чем это грозит в будущем — трудно и угадать… Спросите хотя бы генерала Алексеева [88] . Он — прямой, честный человек…

— О да, я знаю! — невозмутимо подтвердил император с глазами лесной лани и с холодной душою старого игрока. — А скажите, отец Георгий, много вы волновались, когда шли ко мне?..

События между тем шли своим чередом…

88

Алексеев Михаил Васильевич (1857–1918) — генерал от инфантерии. С 1915 г. — начальник штаба Ставки Верховного главнокомандующего; после Февральской революции Верховный главнокомандующий (до мая 1917 г.). После Октябрьской революции возглавил белогвардейскую Добровольческую армию.

Продажные слуги, занятые мыслью не столько даже о спасении династии, сколько о собственной наживе и благополучии, не умели ничего сделать для России… Стараясь поддержать подгнивший трон, в тени которого копошились эти паразиты, они вели только тайные переговоры с Германией о сепаратном мире, старались вызвать народный бунт, чтобы подавить его пулемётами и найти в этих волнениях основание для прекращения войны…

Эти предатели не дали войску в достаточной мере ни снарядов, ни пороху, ни ружей… И почти голыми руками отбивались герои-воины от натиска железных легионов Гинденбурга… Таяли ряды русских армий под огнём тысячи германских батарей…

Два миллиона наших попали благодаря этому в руки врага за всё время кампании. И столько же пали мёртвыми или вернулись на родину в искалеченном виде…

А Николай Романов продолжал мило улыбаться и молчать.

И всё это было так недавно…

Всё это было… вчера!

Сегодня

Hoc est vox plebis: — Vae tibi ridende! [89]

I

Николай и Распутин

89

И звучит глас толпы: — Горе тебе, вечно улыбчивому!

Когда переворот совершился и судьба Николая Последнего обозначилась окончательно, вместе с лавиной негодующих воплей и жгучих обвинений против бывшего повелителя России хлынул мутный поток скандальных, нередко циничных и омерзительных для нормального человека «разоблачений» в области самых затаённых переживаний бывшего царя, его жены и дочерей. Всё это связано очень тесно с именем пресловутого «старца» Григория Распутина и не менее прославленной Анны Вырубовой [90] …

90

Вырубова (урождённая Танеева) Анна Александровна (1884–1964) — фрейлина императрицы Александры Фёдоровны, почитательница «святого старца» Распутина.

Мне, как, полагаю, очень многим и многим, было отрадно отметить, что поднялись отдельные смелые, благородные возражения, зазвучали голоса, остерегающие от переигрывания на этой почти порнографической струне…

Я лично ещё десять лет тому назад, после крушения революционных надежд 1905 года, всё же верил в победу народную, в светлое торжество Свободы, и так рисовал этот великий миг в моей книге «На заре свободы» (1907):

Держали родину солдаты под пятой, и процветали гинекеи [91] . Предатели творили «суд святой», а помогали им лакеи. Лилась по царству кровь народная ключом, и жертвы падали без счёта. Поддерживала трон расшатанный плечом преторианцев [92] наглых рота. Вставали чистые, отважные борцы, искали воли для народа. Терновые, кровавые венцы венчали их… И длилася невзгода! Был голод и война… Мятеж и произвол всю Русь пожаром охватили… Народ к победе смело шёл, но духи зла не допустили. Насилье, обнаглев, не ведало границ. Безумие страстей прорвалось на арену. Телами детскими кормили хищных птиц. Честь девичья утратила всю цену. Уж не бесчестили красавиц молодых, в казармах плетью дев хлестали. Не лаской оскверняли их — терзали шпорами из стали! Народ стонал от гнева… Но молчал… Народ терпел, считал удары… И вдруг — набат призывный зазвучал. Настал

расплаты час и кары! Смывая пред собой, как моря грозный вал, помехи жалкие, народ стоит у власти. Стяг царский он с глумлением сорвал и растрепал его на части! Где знамя Лже-Романовых вилось, там веют вольные знамёна. И громкое «ура!» — как громы — пронеслось над щепками изломанного трона.

91

Гинекеи — мастерские в Риме и Византии, где работали рабы.

92

Преторианцы — здесь: наёмные войска, служащие опорой власти, основанной на грубой силе.

Но где же верные великие борцы за счастье общее и долю? Где смелые вожди, движения творцы, кто кровью даровал нам волю? «Схороним мертвецов с почётом. Славный прах пусть вечно в мире почивает. Пусть юношей к свободе призывает — тиранам-извергам на страх!..» Так пожелал народ освобождённый. «Царя — не надо нам! Презрение ему!.. И царь, Судьбою побеждённый, на отречении рукою утомлённой Чертит: „Быть по сему!..“» Перезвон, и голоса, и клики поднялись от людных площадей Прямо к небу. Нынче, знай: великий и весёлый праздник у людей. Где ни взглянь, гудят толпы народа: «Чудный день и незабвенный час! В эти дни священная Свобода — вся в крови — рождалася у нас. И, омыта кровью той святою, будет долго-долго жить она, Навсегда оставя за собою дикой тьмы, насилья времена!» Вон как вызов, как живое пламя на спокойной тверди голубой Реет, плещет пурпурное знамя над густой ликующей толпой! Это знамя — символ полной власти. Кровь народа красила его. Позабыты прежние напасти для мгновенья счастья одного! Но не треплет на плечах порфиру, победив, властительный народ. Он её показывает миру, высоко над головой несёт. Реет в небе пурпур, как порфира, власти знак, спасающий рабов! А внизу, в сопровождена клира, пронесли пурпурный ряд гробов… В них бойцы навеки опочили. Славным — мир и память навсегда! На руках их принесли сюда и в родную землю опустили… В этот миг, как пламя, мысль одна у толпы взволнованной мелькнула: — Мы — свободны! Вольная страна счастья дни навек себе вернула! Он настал, давно желанный час. Произвола призрак не восстанет. И никто с престола больше нас «изволеньем Божьим» не обманет!..

И в той же книжке есть у меня такие строфы:

…Настанет день… Народный суд придёт! В оковы всех гонителей свободы Он закуёт и к петле приведёт Иль заточит на месяцы и годы. Прольётся кровь убийц и палачей. На них никто с участием не глянет. И голос дружеский ничей Пощады им просить не станет. Нет! Только Месть сухой суровый взгляд Им кинет в час позорной казни И в сердце, полное боязни, Вольёт свой тонкий, жгучий яд… Придут толпы детей и матерей… Сбегутся все, кого осиротили Те палачи рукой своей, И с хохотом их повлекут к могиле! А у могил, увидя на крестах Позорный ряд имён непозабытых, Народ с проклятьем на устах Гнев изольёт на тех могильных плитах. Заплачут дети… Стоны матерей В один протяжный вопль сольются: — Прочь из могил прах палачей скорей! В покое пусть не остаются… Для них места — не в храме, под крестом… Нет места им во всём обширном мире! Сожжём тела предателей… Потом Пусть ветром прах развеет шире, шире! И кинутся… Ногтями станут рыть… Покроются горячей кровью руки. Все будут рыть, чтоб горе позабыть, Чтоб душу облегчить от муки!