Никому о нас не говори
Шрифт:
— Где Аня? — ледяным тоном повторяю вопрос. — Я же всё равно найду её.
— Да я понятия не имею, где она. Эта неблагодарная свой выбор сделала! Променяла мать на потрахушки, — сверкнув злостью в глазах, выплёвывает она.
На несколько секунд я словно теряю связь с реальностью. Кровь с жаром ударяет в голову, а сердце готово разломать рёбра изнутри от гнева.
Я не выдерживаю. Кулак как-то сам находит дверь в гостиную. С хорошего размаха ударяю по ней так, что она с оглушающим хлопком впечатывается в стену, оставляя на старых обоях вмятину.
— Вы нормальная или нет?! — мой голос садится до хрипоты. — Аня пропала! Какие потрахушки?!
Побелев, она пятится к входной двери. Осторожно так. Плавно… а потом рывком кидается к ней и, распахнув, орёт во всё горло в подъезд:
— О боже! Люди! Спасите! Убьют сейчас!
От её крика аж звенит в ушах. Да какого же хрена она творит? Как эта визжащая не своим голосом женщина может быть матерью Ани?
Моей Ани. Тихой. Уютной. Тёплой. Доброй. Той, которая сейчас чёрт знает где?
Я хочу под этот ор разнести в щепки всё, что попадётся мне под руку. Колотить по стенам, старой мебели, дверям. Устроить тотальный погром.
Но остатки самообладания не дают мне наворотить дурных дел. Я втягиваю носом воздух, не позволяя своему желанию взять надо мной верх, а потом просто хватаю орущую мать Ани и оттаскиваю её от входной двери в сторону кухни.
Она брыкается, продолжая горланить о своём убийстве. Мне ничего не остаётся, кроме как приземлить женщину на стул. Держа её одной рукой, второй хватаю полупустой графин с водой и выплёскиваю его содержимое ей в лицо.
Орущий рот сразу же захлопывается. Мать Ани замирает на стуле, уставившись на меня круглыми глазами.
Я ставлю графин обратно на стол, стряхиваю с себя капли воды, попавшие на одежду, беру соседний стул и сажусь напротив обескураженной женщины.
— Успокоились? А теперь слушайте меня, — отчеканивая каждое слово, смотрю на неё в упор. — Последний раз я видел Аню больше суток назад. Из нашего номера в гостинице она ушла около десяти утра. Потом Аня должна была приехать домой и собрать вещи. Вы вчера были здесь? Пересекались с ней?
Мать Ани сразу же отрицательно трясёт головой. В её испуганных глазах появляется какой-то животный страх, а губы белеют. Неужели она не врёт сейчас? Я перевожу дыхание.
— Проверьте её комнату: была ли она там? — требую я, не разрывая зрительный контакт.
— А что смотреть-то? — спрашивает она тихо и стирает тыльной стороной ладони воду с лица.
— Отсутствие вещей, чемодана, сумки. Может, вещи лежат не так, как пару дней назад.
Шумно сглотнув, мать Ани поднимается со стула и словно зомби выходит из кухни, а я иду за ней. Напряжённо слежу за её движениями. Если сейчас она снова начнёт орать и звать на помощь как полоумная, то, боюсь, моё самообладание закончится.
Но Анина мать спокойно проходит по коридору в сторону одной из комнат. Той самой, где я заметил жёлтого медведя.
Остановившись посреди спальни, она растерянно осматривается. Я делаю это вместе с ней. Для меня эта комната кажется
Но даже до того, как Анина мать открывает шкаф, в котором всё идеально сложено и развешано, проводит руками по стопкам одежды, я понимаю, что самой Ани вчера здесь не было. На её столе лежат тетради и пыльный ноутбук, на заправленной кровати брошена расчёска, а над тумбочкой до сих пор в розетку вставлена зарядка от телефона… Если уж не ноутбук и расчёску, то зарядное Аня взяла бы в первую очередь.
— Всё на месте, — слышу нервный голос Аниной мамы.
— Я уже понял. А подруги? — обессиленно хриплю я, а к вискам подкрадывается боль. Сдавливаю их пальцами. — Она может к ним поехать?
— Я только про Соню, одногруппницу, знаю.
— Номер телефона её есть? — поднимаю взгляд на мать Ани.
Она стоит у распахнутого шкафа. Снова отрицательно помотав головой, сжимает губы, а ладони прикладывает к влажному вороту медицинской рубашки.
Мы буравим друг друга взглядами. Я смотрю на эту женщину, запутавшись окончательно: она правда ничего не знает или всё-таки великолепная актриса?
— Я не видела свою дочь с того момента, как она сбежала с тобой, — почти шепчет Анина мама. — А в приложении слежки её телефон не появлялся. Мне больше не приходили сообщения о её местоположении.
И почему-то теперь я верю, что исчезновение Ани не её рук дело. В глазах этой женщины растерянность сменяется паникой. Её взгляд хаотично скользит по комнате дочери. Пальцы сильнее сжимают мокрый ворот рубашки. Бледнея с каждой секундой, мать Ани начинает дышать чаще.
А ведь было бы даже проще, если бы она кричала, что это она увезла и спрятала свою дочь подальше от меня, гадёныша.
Когда я ехал сюда, то рассчитывал на такой сценарий. Он был мне понятен. А теперь что? Куда мне?
Подойдя к письменному столу, я пишу карандашом свой номер телефона прямо на методичке по истории гражданского права. Маловероятно, что его наберут, но всё же…
— Это мой номер. Позвоните, когда хоть что-то станет ясно. Я вас просто по-человечески прошу. Ваша дочь очень дорога мне, — хриплю я, перед тем как покинуть комнату Ани. — А ещё лучше напишите заявление в полицию.
Её мать даже не двигается. Застыла статуей у шкафа. Лишь выйдя в коридор, я слышу её всхлипывания, переходящие в завывания.
А что остаётся мне? Вернувшись в машину, я сразу достаю свой телефон.
На Аниной страничке в соцсети нахожу среди друзей только одну Соню. Ту самую мелкую блондинку, что я несколько раз видел в компании с Аней.
Я хочу написать этой Сонечке Трофимовой. Задать прямой вопрос: не знает ли она, где Аня? Но стоит взглянуть на последнее опубликованное фото, как такая потребность отпадает.
Эта Трофимова два часа назад сделала селфи на фоне какого-то моста с подписью: «Жаль, что поезд домой вечером. Питер — любовь».