Никто и звать никак
Шрифт:
— Думается, мы никаких денег не заработаем. Ну-ка, ещё пару раз проведём чистку, в ином режиме. Вот таком…
— Вы с ума сошли, девушки! Так мы весь мозг выжжем. Глобальный инсульт — знаете, что такое? Зона кровоизлияния займёт более восьмидесяти процентов мозга. Куда мы после этого акцептора писать станем? Ему там не жить, а только умирать.
— Глобальный инсульт предполагает стопроцентное поражение. Так что ничего и никуда мы писать не будем. Боюсь только, этот мозг выдержит и не такое. Ну, что там на спектре?
— Как всегда, ничего. Но теперь ничего и должно быть.
— Я пошла.
Виктория-Агнесса вновь изготовила свой палаческий инструмент. Лев Валерьевич, не ожидая напоминания, убавил свет. И так же, как в прошлый раз, деловой, едва ли не обыденный процесс был прерван отчаянным воплем и хрипом. Сонечка на этот раз продолжала лежать, не подавая признаков жизни, а билась и кричала только Виктория-Агнесса. Скрипели, брызжа сколотой эмалью, безупречные зубы, горлом шла пена. Кажется, вивисекторша пыталась сорвать с Сонечкиного лба наклеенный контакт, но сведённые судорогой руки не слушали её и лишь загребали воздух и раздирали грудь.
Лев Валерьевич стоял, вжавшись в стену и, не пытаясь помочь, со смесью ужаса и восторга наблюдал гибель своей ассистентки.
— А не будешь больше, никогда не будешь, — бормотал он трясущимися губами.
Когда конвульсии прекратились, он кинулся снимать психоспектр погибшей.
— Ну-ка, ну-ка, показывай, что там с тобой… — бесконечно повторял он, разглядывая на спектрограмме жалкие всплески активности. — Вот он какой — тотальный инсульт… Какое тело загублено. И ведь ничего не использовать, всё сгорело подчистую. Ну-ка, а сердечко проверим. Наверняка и там обширный инфаркт.
Доктор разогнулся, собираясь, верное, подключать аппаратуру для посмертной проверки сердечка, но замер, увидев, что Сонечка лежит с открытыми глазами и пристально разглядывает его.
— Пра-а-аснулась?.. — проблеял медик, выдавив на лицо кривоватую улыбку. — Вот видишь, я же говорил, всё будет хорошо.
Сонечка села, потом, держась за стенку, поднялась на ноги.
— Лев Валерьевич, вы больше не будете меня мучить. Никогда.
Видать, не без причины учёный эскулап скрывал своё имя от пациентов и испытуемых, поскольку скривился и не нашёл ничего лучшего, чем спросить:
— Откуда ты знаешь, как меня зовут?
— Я всё слышала, всё помню и всё поняла. Теперь я пойду к маме. Я знаю, она ждёт. Дайте ключи.
Лев Валерьевич дрожащей рукой протянул связку электронных ключей. Сонечка пошла к двери.
— Не стой, кретин! — яростно прошептал Лев Валерьевич другим голосом, ухватил массивный графин, из которого совсем недавно наливал воду покойной ассистентке, замахнулся, но ударить не успел. Тонкий и прочный как струна провод захлестнул его шею. Выронив графин, доктор попытался освободиться от удавки. Напрасный труд! Синюшное лицо Виктории-Агнессы оставалось мёртвым, слепые глаза голубели венозной тьмой, но руки продолжали действовать профессионально, на все сто процентов отрабатывая отпущенные физиологией восемь минут.
Раздирая ногтями складки на перехваченном горле, Лев Валерьевич упал. Следом рухнула и Виктория-Агнесса. Но и теперь закоченевшая рука не отпустила провод.
Сонечка вернулась, отклеила от висков женского трупа пластинки контактов, смотала провода и засунула сканер в кармашек комбинезончика. Затем, подобрав ключ, отворила дверь и ушла, не оглянувшись более на пару, слившуюся в мёртвом объятии.
Трудно не заподозрить неладное, если Сонечка, только что лежавшая замертво, одна, без врача, вышла из запретного для родителей помещения, как ни в чём не бывало, взяла мам за руку и сказала:
— Пошли домой.
Юляшка, наверное, расспросила бы дочь и добилась бы от неё если не всей правды, то хотя бы, значительной её части. Но Юленька была так счастлива, что дочка вернулась, и так боялась узнать нежелательную правду, что беседа с пристрастием была отложена на потом и, в конечном счёте, так и не состоялась.
Жизнь стала налаживаться. Повестки из центра психологического здоровья больше не приходили, представители некоммерческих организаций, желающие купить ребёнка, забыли дорогу в квартиру Антоновых-Сергеевых. А если людям не слишком мешать, они свою жизнь устроят.
В детской появилась двухъярусная кровать, и мальчишки отбили себе право спать наверху. Витька-Виталя ходили в школу, где учились с переменным успехом, потому что половину домашних заданий делала за них несуществующая сестра. Сонечкины братья были обычным мальчишкой, в те минуты, когда их не надо было особо различать, их и звали одинаково: Витькаля, с чем педагоги и школьные психологи безуспешно боролись, пугая возможным «слипанием» личности.
Мамы, хоть и были исполнены дурных предчувствий, снова пошли на работу. Пытались найти ту же должность в другом общежитии, только где же её найдёшь? Один раз повезло — и хватит. Сонечку приходилось брать с собой. Поначалу мамы строго следили, чтобы Сонечка никуда не отходила от стеклянной будки, но постепенно отлучки становились всё более продолжительными и самостоятельными. Чаще всего, Сонечка отправлялась в каморку возле хозяйственного блока.
Казалось бы, в страшной тесноте трущобного общежития каждый сантиметр площади должен быть на учёте, но, тем не менее, никто не интересовался, что находится за запертой дверью. Полицейские, уходя, захлопнули дверь, и теперь внутрь мог попасть только тот, кто знает многозначный пароль или специально обучен взлому такого рода замков. А обитатели «Семейного Дома» подобными умениями не блистали. Сонечка допрежь тоже чужих дверей не вскрывала, но эта дверь оказалась ей не чужой; баба Лера, неожиданно впёршаяся в душу девочки, намеревалась основаться там прочно и, первым делом, впечатала в память умение открывать драгоценную дверцу.
Вонючую постель Сонечка из каморки выбросила и постепенно натаскала туда немудрящих девчоночьих сокровищ, сделав комнатку своей. Странно звучит слово «своё» применительно к существу, которое не существует.
Между тем Сонечке сравнялось десять лет — возраст, когда ребёнок из приличной семьи нигде не должен появляться один, ни на улице, ни, тем более в трущобах. Витькалю папы перед работой отводили в школу, где сыновья были под надёжной охраной — и во время занятий, и потом, на продлённом дне. А Сонечку государство охранять не собиралось, и девочка пользовалась немыслимой свободой, подвергаясь всем опасностям киднепинга.