Никто, кроме нас!
Шрифт:
КАЗАНЬ. Удачным оказался побег из лагеря для гражданских лиц под Казанью для известного до войны певца и артиста Бориса Моисеева. До войны скандально известный и вызывавший у подавляющего большинства населения России резкое неприятие артист в самом начале оккупации России занял неожиданно мужественную гражданскую позицию – в отличие от большинства «деятелей культуры и искусства», чье трусливо-предательское поведение посадило еще одно несмываемое пятно на ветхий плащик «интеллигенции». Отказавшись сотрудничать с оккупантами в какой-либо форме, Моисеев был направлен в лагерь под Казанью, откуда дважды совершал попытки побега. Третья оказалась удачной – Борис Моисеев добрался до передовых позиций
Переход солдат и офицеров «славянских» частей НАТО и ООН на сторону защитников России принял массовый и практически необратимый характер. На данный момент более 30 тысяч украинцев, хорватов, поляков, чехов, словаков (не менее 25 % общей численности контингентов этих стран) дезертировали из своих подразделений и либо сражаются в наших рядах, либо скрываются на территории России, либо даже пробираются на родину. Это число значительно превышает количество погибших солдат «славянских» контингентов.
В оккупации России официально участвуют 11 стран НАТО, выставившие контингенты общей численностью около семисот тысяч человек. Сюда же следует добавить около трехсот тысяч солдат из 22 стран миссии ООН «Свободу России» и более двухсот тысяч наемников, официально работающих на частные компании. Общие потери оккупационных сил на конец лета составили не менее 150 тысяч человек убитыми, 40 тысяч пропавшими без вести, 370 тысяч ранеными.
На оккупированной территории России действуют не менее 300 партизанских отрядов разной политической ориентации общей численностью не менее 45 тысяч бойцов.
С утра лил совершенно уже осенний дождь, тучи сплошняком затянули небо. Было еще темно – не больше четырех утра. Пионерские курьеры из всех семи отрядов на велосипедах мокли под козырьком у входа в подвальное помещение – редакцию «Русского знамени». То один, то другой, получая пачку свежих, только что отпечатанных номеров, совал ее в непромокаемую сумку, вскакивал на велосипед и с шуршанием катил по разбитому мокрому асфальту…
Верещагину давно хотелось узнать – играет Басаргин в белогвардейского штабс-капитана или правда себя так ощущает? Впрочем, сейчас это было малоинтересно – Игорь пел очень хорошо, и Шушков отлично подыгрывал…
Что прибавится – не убавится,Что не сбудется – позабудется…Так чего же ты плачешь, красавица?Или это мне только чудится?Практически в полном составе дружина собралась в подземном переходе.
«Да, в полном составе, – подумал надсотник удовлетворенно. – Триста одиннадцать человек – почти штат. Это не июнь, когда я не знал, как сто человек растянуть на оборону для пятисот!»
Правда, пришла другая мысль: тех, с кем он начинал тогда – тут едва четыре десятка. Остальные…
Верещагин тряхнул головой. Посмотрел на своих командиров сотен.
Земцов – по-прежнему бородатый и непоколебимый.
Басаргин, недавно повышенный в звании – за давнюю оборону школы – до сотника.
Подсотник Эндерсон, которому Шушков почти с облегчением уступил командование второй стрелковой сотней.
– Отче, – прошептал Пашка, – народ собрался, пора с массами говорить.
– Заткнись, шутник, – так же тихо ответил Верещагин.
Хотел крепко отвесить Пашке по белобрысому затылку, но воздержался. Встал с ящика из-под консервов, одернул куртку и поправил берет, который на этот раз, вопреки обыкновению, водрузил на голову.
«На благородные седины, так сказать», – подумал Верещагин, иронизируя над собой и окидывая взглядом повернувшиеся к нему лица.
– Так, народ, – начал он так, как много лет начинал уроки в школе.
Из задних рядов молодой голос крикнул:
– Давай, вождь! Веди нас!
Посмеялись все, включая самого надсотника.
– Поведу, – согласился Верещагин. – Вот прямо через десять минут и поведу. Офицеры вам, конечно, уже объяснили, куда мы пойдем и что будем делать. Как пел Владимир Семенович: «Наконец-то нам дали приказ наступать, отбирать наши пяди и крохи». – Верещагин помолчал. Его слушали теперь серьезно и внимательно. – Вы все добровольцы. Наша дружина, еще две дружины, казачий полк, батальон десантников, дроздовцы, подразделения ополченцев – их стягивали сюда всю ночь, благо беспилотники в такую погоду не летают… Наша задача – разгромить врага в Северном районе. Если нам это удастся – враг и на севере отойдет к Подгорному и Ямному, побоится окружения. Да самой Чертовицы территория будет свободна, в наших руках окажется аэродром… Но… – Надсотник снова помолчал. – Но сколько из нас доживут до вечера – я не знаю. А вы должны знать одно: вперед. Каждый сам себе командир, распоряжений не ждать, рук не поднимать, в плен никого не брать. Только вперед, пока не окажемся на Антонова-Овсеенко. Нам приданы БМП-два, две «Шилки», стодвадцатидвухмиллиметровка «Гвоздика», несколько буксируемых орудий и ПТРК. Но вы знаете сами, как бронетехника горит на улицах. Так что воевать будем мы сами, а не броня. И в этом – наша сила, мужики, – твердо сказал Верещагин. – Это наше первое настоящее наступление здесь. А теперь у вас есть десять минут – помолиться, подумать, написать пару строк… ну, вы все понимаете. Готовьтесь. Через пятнадцать минут по району шарахнет артиллерия резерва. А еще через пять – пойдем мы…
…Дождь снаружи усилился. Верещагин неспешно шел по разбитой улице – под прикрытием того, что некогда было стеной дома, а теперь превратилось в вал щебенки.
Около поворота в переулок надсотник остановился возле сложенной из кирпичей невысокой пирамидки. В кирпичи была вделана медная табличка со старательно выгравированной надписью:
ДИМА МЕДВЕДЕВ
Вокруг пирамидки и на ней самой были повязаны галстуки – много черных от дождя алых галстуков, десятки. На некоторых виднелись надписи. Верещагин подошел ближе…
…Димон, спи спокойно, мы отомстим…
…брат, ты не умер, мы делаем твое дело…
…гадам жизни не будет, Димка!..
…не забудем, не предадим, не простим…
…наш Город помнит тебя, Димон!..
…ты мог быть моим братом, а тебя убили…
…мы сейчас уходим. Благослови, Димка…
…все, павшие здесь, родятся снова!!!
…Димочка, я тебя люблю, родной!..
Медленным, почти старческим движением надсотник полез в карман «тарзана» и достал что-то. Положил на край пирамидки. Выпрямился. Отдал честь. И ушел, четко повернувшись через левое плечо.
Тяжелый даже на вид, светящийся каким-то неземным, собственным светом серебряный крест – Георгий четвертой степени на сразу потемневшей оранжево-черной ленточке – лежал на мокром кирпиче.
Еще одна порция снарядов, бешено урча и визжа, пронеслась над гостиницей – на запад, в сторону вражеской обороны. Дождь лил, не переставая, колыхался серой пеленой, и за дождем почти незаметно было наступающего рассвета.