Никто, кроме нас!

Верещагин Олег Николаевич

Мы втроем сползли с сеновала.

Земля была теплой, дул ветерок – тоже теплый. Где-то – не так уж далеко – стреляли. Шел бой. Я еще не научился различать, что где стреляет, но Борька прошептал, потирая нос:

– «Калаши»… а вот немецкие винтовки, «гэшки»… Наверное, диверсантов ловят.

– Сюда не пройдут? – вдруг забеспокоился я.

Борька со смешком помотал головой:

– Не. Это за рекой, сейчас их, наверное, уже со всех сторон обложили.

– Все щупают, думают, что у нас все на линии, голыми руками возьмут… – вмешался Денис. – Батька с дядькой дома три «Сайги» оставили. Так что пусть и прорвутся. В оборот на

раз возьмем, хоть Рэмбо самого.

– Слушайте, а если у вас в каждом доме оружие – что мы им-то не пользуемся? – спросил я, шагая между братьями.

Борька хрюкнул:

– А как ты это себе представляешь? «Мать, я ружьишко возьму, слетаю кой-куда»? Да и зачем нам «Сайги» в воздухе? У наших машин главное оружие под крыльями. А так у меня вон «архар» есть, я не летаю. И Денис – техник, ему и «тольтолича» хватит. А тебе вон вообще «пыпыску» выделили, радуйся.

– Радуюсь, – буркнул я. – Много я с ним навоюю, если что. Точно пыпыска, пули даже каску не пробивают.

– Если «что» – от тебя все одно даже шкварок не останется, – популярно объяснил Денис. – Так что не тренди. Летунам личное оружие для самоуспокоения. И все.

– Э, я вчера видел, когда масло отвозили, – вдруг вспомнил Игорь, – наши два «Леопарда» тащили. Трофей.

– Зачем? – удивился я. Что такое «Леопард» – я уже знал: немецкий танк, ими воевали турки.

– Дурак, – свысока заметил Игорь.

Я нацелился дать сопляку по шее, но Денис миролюбиво сказал:

– Да не цапайтесь… Турки мусульмане. Они страсть как боятся в закрытом помещении помереть. Наши «Леопарды» разули, и турки сразу из них удрали. Ну а гусеницы натянут – и будем воевать.

– Сколько техники перед самой войной на складах посдавали, – вспомнил Игорь. – Придурки – «нам приказя-али, нам приказя-али…» – он явно передразнил кого-то.

– Им правда начальство приказало из самой Москвы, – сказал Денис.

– Ну и тоже сволочи, – отрезал Игорь. – А нашим теперь приходится голыми руками танки останавливать.

– Не голыми… – начал Денис. Но прервал себя: – Конечно, сволочи.

– Он думал, что все сразу посдадутся, – вмешался я.

– Ну и посдавались все, одни казаки сначала воевали, – отрезал Игорь.

Я дал ему по шее. Он сжал кулаки, но Денис ткнул его в спину:

– Иди давай. Хрень какую-то правда порешь.

«А может, правда было бы лучше сдаться?» – подумал я.

Сдаться. Это было бы просто. Тогда все были бы живы. Что такое родина, что такое честь, что такое все эти слова? Да ты и сдался, подумал я снова. Вернее, не сдался, а… ты просто не думал, что такое война. И если бы в тот день в школу пришел какой-нибудь американец и сказал – мол, все, детишки, отныне тут Америка – ты бы возмутился? Или побежал бы домой, потому что в такой день точно не было бы уроков? А что бы сказал отец? Может быть – ничего, только бы ему оставили его небезуспешный бизнес?

Интересно, кто были те люди, которые все заварили? Из-за которых погиб мой отец и гибнут сотни («сотни тысяч», – холодно поправил кто-то внутри меня) других людей? Кто первым сказал, что тут не будет Америки, и выстрелил?

Я вспомнил фильм, который видел за год до войны – «1612». Про Смутное время. Мы как раз в школе в этом году про него проходили. Как там воевода говорил людям: «Мы ему спасибо сказать должны за то, что нас наш долг исполнить заставил!» Что-то в этом роде.

Долг… Я ведь ничего

не знаю об этом слове. Долг. Это когда ты должен деньги или тебе должны деньги. Вот так. Но ведь есть, есть у него и другое значение… Честь… Это не в суд подают «о защите чести» те, кто ее и не имел никогда… Это – тоже другое. Родина… Что такое – Родина? Почему я должен умирать за Родину? Что мне было бы, не окажись ее у меня? Какая мне-то разница? Глупые слова, наивные слова, средневековые слова… Может, мне надо просто заплатить и дать уехать куда-то, где не стреляют – и я брошу все это? Может, просто вовремя не заплатили? Говорят, в начале 90-х был такой план – каждому русскому заплатить по сто тысяч долларов и дать им уехать, кто куда хочет. А территорию поделить… Может, так было бы всем лучше?

Но это не территория, вдруг подумал я. Это Родина. Это моя Родина. Я ничего не понимаю, я тупой, я пепси-кольное поколение. Это все правда. Но я знаю – моя Родина. Вот она. Под моими ногами – теплая ночная земля. Над моей головой – звездное небо. Вокруг меня – моя страна и мои друзья. Это – тоже правда. Моя правда.

Я ничего этого не отдам. Ни за какие деньги. И нечего гадать, что там было бы, если бы. Есть так – как есть. И лучше так, чем…

У меня опять не стало слов. Но я твердо знал: лучше так.

* * *

Первым, кого мы увидели на нашей взлетке, был Жорка Тезиев. Он сидел на бочке, как символ казачества (донского, правда, кажется; пацаны говорили, что у донцов на гербе казак верхом на бочке), болтал ногами и, глядя в небо, начинавшее чуть-чуть светлеть на востоке, бухтел гимн терцев:

Ой, да не из тучушки ветерочки дуют,Ой, не дубравушка во поле шумит.То не серые гусюшки гогочут,Ой, по-над бережком они сидючи.Не сизые орлы во поле клекочут,Ой по поднебесью они летучи, —То гребенские казаченьки,Ой перед Грозным царем гуторят:«Ой ты, батюшка, ты наш царь Иван Васильевич,Ой, православный ты наш Государь,Как бывалоча ты нас, царь-надежа,Ой, многа дарил нас, много жаловал…

Честно говоря, несмотря на осетинское происхождение, особыми талантами певца Жорка не обладал. Тем не менее мы не стали перебивать и остановились, слушая, как он напевает неутомимо:

А теперича ты, наш царь-надежа,Ой, скажи да скажи нам, казакам,Чем пожалуешь нас, чем порадуешь,Ой, чем подаришь нас, чем пожалуешь?»«Подарю я вас, гребенски казаченьки,Ой, рекой Тереком, рекой быстрою,Ой, все Горынычем со притоками,От самого гребня до синя моря,Ой, до синя моря, до Хвалынского…»