Никто, кроме президента
Шрифт:
– Россия! Нация! ГУЛАГ! Россия! Нация! ГУЛАГ! – В том же ряду выросли фигуры двух других парней.
Никто в зале толком еще ничего не понял, а Сердюк уже возник из боковой двери и теперь огромными прыжками мчался к президиуму, выкрикивая на ходу: «Василь Палыч! На пол! Все – на пол!»
Меня охватило оцепенение. Это бывает со всяким в душном ночном кошмаре: прямо на тебя несется грузовик, или оскаленный тигр, или огромный черный волк, а ты намертво приклеен к земле, не можешь не только шевельнуться, но и прикрыть глаза… Сейчас я с таким же отстраненным любопытством наблюдал, как к вопящим парням присоединяется их командирша, та самая девушка в розовой кофте, и быстро раздает им из сумки какие-то белые и красные снаряды.
Залп! Красно-белые молнии влетели в президиум.
Писатель Труханов удивленно потрогал голову, на которой образовался яркий яичный потек.
По толстым романисту и детективщице промазать с пятого ряда было трудно. Одинаковые блямбы помирили парадные костюмы спорщиков.
– Моя любимая рубашка! – простонал драматург, с ужасом разглядывая огромное желтое пятно у себя на плече. – Я ее только три дня назад постирал!
Мне самому достался бы помидор в лицо, кабы не отважная баба Женя, заслонившая честь ООН блюдом из-под фруктов. Сама она при этом была задета другим помидорным снарядом.
Охранники от президентской СБ показали себя редкостными недоумками. Возможно, им хватило бы сноровки нейтрализовать настоящих террористов, но перед яично-помидорными они были бессильны. Мордовороты и их железный начальник не нашли ничего лучшего, чем судорожно метаться вдоль прохода, махать пистолетами, бессмысленно вопя: «Стоять на месте!»
А те и стояли на месте – самая удобная поза для броска.
Хулиганская четверка, в отличие от охраны, прекрасно все продумала: места они выбрали в центре ряда, куда добраться можно было только по головам зрителей. Стрельба в человеческой каше стала бы безумием, к тому же никакая инструкция, полагаю, не прописывала отвечать на помидоры с яйцами пулями из боевого оружия – а что-то иное секьюрити СБ не удосужились захватить.
Метателям хватило бы времени еще на несколько прицельных залпов.
Если бы не Сердюк.
Он влетел в президиум секунды за две до повторного обстрела и успел сгрести на пол всех, кто сидел за столом. Даже пригнуть под защиту трибуны оскорбленного судьбой Труханова.
– Целы, Василь Палыч? – отрывисто спросил он меня. – Вижу, порядок. Не высовывайтесь, пока я с ними не разберусь.
От одного звука его голоса ко мне вернулась способность шевелить руками и ногами. Это могло означать одно: опасность позади, и запрет не высовываться я могу слегка нарушить. Очень мне хотелось посмотреть, как Сердюк будет разбираться.
И я выглянул. И не прогадал. Это надо было видеть.
Принято восхищаться теннисистами-профи, которые в прыжке отбивают ракетками сложные мячи противника. Но тогда Сердюк, вскочивший на стол, достоин восхищения в квадрате. В кубе. Потому что у него не было никакой ракетки. У него была свободная правая рука и блюдо из-под фруктов – в левой.
Он не просто принял на себя второй залп метателей. Он каким-то чудом смог поймать прилетевшие снаряды неповрежденными – чтобы затем отправить их вспять. Как бумеранги.
Бац! Бац! Шлеп! Шлеп!
Два яйца и две помидорины улетели обратно к их хозяевам и разбились на них в красно-желтые брызги.
Не думаю, что это было больно. Но, уверен, это было чертовски обидно: гадкие молодчики, задумав выставить нас на посмешище, сами превратилась в разноцветных коверных клоунов. А борцы за возрождение нации никак не имеют права выглядеть смешно. Даже если ТВ покажет в новостях их выходку, ничего героического в облике метателей теперь не будет. Что для них самих, подозреваю, много хуже ареста и штрафа.
– Так нечестно! – с обидой крикнула моему охраннику розовая (теперь уже розово-желтая) кофточка. – Так нельзя!
– Ай донт андестенд, – нагло ответил ей Сердюк единственной вызубренной им английской фразой. И лихо отбил чечетку на столе президиума. – Мир! Дружба! Жувачка!..
Если бы не Женевьева со своим могучим организационным даром, на конференции про литературу и терроризм можно было ставить крест. Но баба Женя не подвела. Еле дождавшись, когда деморализованных юнцов вынесут из зала, она звонко объявила перерыв и пригласила на фуршет. Всегдашняя любовь к халяве победила стресс. Народ дружно потянулся в соседнее помещение, где уже стояли накрытые столы и где можно было запить-заесть случившийся конфуз.
Конференц-зал опустел. Я хотел командовать отбой, но выяснилось, что мой бодигард сделал еще не все. Плох был бы Сердюк, кабы не сумел отрезать от чужого свинства свой кусочек ветчины. Он поманил указательным пальцем Железова, выглядевшего бледно, и заявил, твердо впечатывая ему в уши каждое слово:
– Значит, теперь токо так. С этого дня и до конца визита у нас с вами паритет. Сколько ваших работает на внутреннем прикрытии, столько и наших. И завтра в Кремле, и послезавтра в Большом. Ваших двое – наших двое, ваших четверо – значит, и у нас четыре. Наружку берите на себя, мы не гордые… Усек, нет?
– Не положено, – тускло возразил Железов.
– А вот это – положено? – Сердюк сунул ему под нос кулак. В кулаке было зажато надтреснутое яйцо. – Видишь, оно крутое. Давай-давай, щупай сам. И чего это значит? Это значит, при попадании в голову оно могло причинить самому Генеральному – ты понял? – секретарю ранение, не совместимое с жизнью. А это уже не хулиганство, а прямой теракт, оранжевый уровень угрозы. И его прокакал ты лично. Мой босс сейчас запросто стукнет вашему, и тебе хана – дворником не возьмут. Но мы готовы забыть, если вы сделаете по-моему… Ну, все еще не положено или как?
Лицо Железова пошло ржавыми пятнами, и он выдавил: «Или как…»
Едва наша кавалькада отъехала от Библиотеки, я с чувством пожал руку своему главному охраннику и произнес:
– Спасибо, выручили. Эти стервецы могли ведь и вправду мне череп раскроить.
– Да нет, не могли бы, – успокоил Сердюк. – Це дурны диты, факт, но не паскуды. Яйца у них все были сырые, скорлупа тонюсенькая. Максимум синяк.
– Но как же то, крутое? – с удивлением спросил я.
– А-а, – отмахнулся Сердюк. – Так я его с собой вчера из дому взял. Думал облупить в самолете и съесть, да замотался и забыл. После гляжу, оно уж пахнет. Хотел выкинуть его к бесу, но чего-то пожалел: вдруг, думаю, еще сгодится?