Никто, кроме президента
Шрифт:
– У вас еще интеллигентно выходит, – позавидовал я. – Когда на «Пластикс» завели дело, я первую неделю только матом и мог разговаривать. Пришлось весь женский персонал нашей конторы на неделю отправить в отпуск, в Куршавель. Денег тогда хватало.
– Никогда я не был в Куршавеле, – слабо улыбнулся Максим. – Это вы, богатеи, да еще Владимир Ильич, любите отдыхать во Франции. А мы, рядовые бюджетники, все больше по-простому на Селигере… Так вот, насчет Павла Петровича Волина. Дело не в одном шантаже. Как я понял из его записки, там все провернули и хитрее, и подлее. Никак не могу отделаться от мысли, что в этой истории замешан кто-то поумней собаковода с музыкантом…
Лаптев встал с дивана, выглянул в окно и вернулся на место.
– Если говорить кратко, там было два этапа, – сказал он. – Сперва его держали на кетамине и еще какой-то похожей гадости, от которых ничего не чувствуешь и ничего не помнишь. В этом состоянии человека можно дергать за ниточки, как марионетку, и он слушается. Он подписывал бумаги, как им было надо, и даже выступал на ТВ, читая по шпаргалке. Во время вашего судебного процесса, я уверен, он уже был у них под контролем…
– Понима-а-а-аю, – протянул я, – то-то мне казалось, что глаза у него были какие-то не такие. Неживые, стеклянные… Ну а дальше что? Человека же нельзя долго держать на наркотике.
– Верно, – кивнул Лаптев и посмотрел на часы. – Нельзя. Они знали, что такой режим быстро его убьет, и скоро сдернули его с иглы, оставляя химию на крайний случай. Теперь им пригодились дети. Их они не трогали, держали как страховку… Вы вот спросили, почему он не бунтовал. Думаю, он пытался. Но на любую попытку они отвечали насилием – в отношении обычных людей.
– Вы хотите сказать, что все эти взрывы… – Я не договорил.
– Именно так, – жестко подтвердил Лаптев. – По сути, мы все были их заложниками. Взрывы домов, самолетов, поездов метро, вся эта немотивированная резня, за которую ни одна сволочь не брала ответственность, – их рук дело. И каждый раз они показывали Волину кадры. Посмотри, мол, убедись. Ты в этом виноват… И еще посмотри, и еще… Снова ты. Все твоя работа… Короче, он понял, что не имеет права бунтовать по мелочам. Надо действовать наверняка. Он выжидал, и однажды ему повезло: случайно он узнал, что будущим генсеком ООН может стать Козицкий – человек, который не просто говорит по-русски, но и представляет себе весь наш сумасшедший дом. И значит, может Волину поверить…
Максим вновь посмотрел на часы. Решительно поднялся с дивана.
– Все, Сергей, нам пора, – сказал он. – Время. Значит, действуем, как договорились. Главное, чтобы они открыли вам дверь. Как только откроют, вы сразу пропускаете меня и Ханса. Мы опытнее, нам и идти первыми. Готовы?..
К входным дверям министерской дачи я подходил весело и открыто, чтобы никто не заподозрил во мне угрозу. Подумаешь, идет сосед! Чего бояться? Я даже насвистывал себе под нос что-то невнятное. По-моему, это была мерзкая шумелка-вопилка группы «Лучше хором».
Своей громкой поступью я старался заодно отвлекать внимание от других членов нашей маленькой штурмовой группы, которые скрытно перемещались в арьергарде. Лаптев со Шрайбером прикрывались кустиками, прятались за цветочными клумбами и использовали для маскировки все складки местности, включая канавки. Максим двигался ловко, как кошка. Но и в австрийце, несмотря на его неспортивный вид, вдруг обнаружились гибкость и вкрадчивость.
– Эй, соседи! – Я поднялся на крыльцо, стукнул в дверь и взялся за ручку.
Мне полагалось дождаться, пока кто-нибудь не приблизится с той стороны, и затем выдать простую фразу: «У вас соли не найдется?» Но дверная ручка легко повернулась у меня в руке – не заперто. Между косяком и дверью возникла щель, а за ней… Мой нос уловил странное. Дом это или гараж? Я еще раз втянул воздух и, начисто забыв про выдуманную соль, машинально спросил по-настоящему:
– Эй, соседи, а чего у вас так бензином воняет?
61. ПАВЕЛ ПЕТРОВИЧ
Из двух зол надо выбрать меньшее – народная мудрость. Пусть бы народ еще и подсказал, под каким наперстком какое из двух лежит.
Я понимал, что без накладной бороды мне идти неудобно: лицо гаранта слишком примелькалось. Теперь куда ни плюнь, угодишь в портрет Волина. Неужто к моей коронации так народ готовят? С другой стороны, в чужой бороде ходить стремно: я выгляжу в ней тем еще пугалом. А быть пугалом в Москве обидно и подозрительно.
В общем, мне пришлось по очереди выбирать и одно, и другое зло. Пока я пробирался к выходу из театра, приклеенная растительность оставалась при мне. Но стоило мне запрыгнуть на заднее сиденье черного ооновского лимузина, где за рулем ждал Жан-Луи Дюссолье, как я поспешно оборвал с лица фальшивую волосяную поросль. Благо за тонированными стеклами державный фейс не просматривается. Мой судорожный жест гвинеец истолковал по-своему.
– Не волнуйтесь, господин президент, – сказал он на приличном русском, трогаясь с места. – Я дорогу отсюда до телецентра сегодня изучил. Мы успеваем. Сюрпризов не будет.
– Ну-ну, – ответил я и стал готовиться к сюрпризам. Если дела идут чересчур гладко, где-нибудь непременно вылезет заусенец.
И точно! Все рассчитал умный Жан-Луи Дюссолье, а о налетчиках с полосатыми палками не подумал. Мы еще не свернули с Петровки, как наш «Крайслер» резко тормознула деятельная парочка желтых фартуков ДПС, тощий и толстый. Хотя сам я давным-давно уже не ездил по Москве без эскорта, мне почему-то чудилось, что наши автоинспекторы не трогают машины с дипномерами. Оказывается, мои сведения устарели. Неприкасаемых нынче нет. У ГАИ все виноваты.
– Больно ты шустро катишь, – объявил гвинейцу тощий фартук. – И на разделительную вроде заехал. Давай-ка покажи права.
– Это машина Организации Объединенных Наций, – с удивлением напомнил ему гвинеец, но свою ламинированную карточку послушно передал через открытое окно.
– Твоя черная нация у тебя на морде написана, – заметил толстый фартук, взяв у худого карточку. – Что еще за UNO такое? Почему иностранный документ нештатного образца? Мы таких не знаем. Выходи из тачки, будем разбираться.
Минутная стрелка передвинулась на целых два деления. Я ощутил, как черный пузырек злости внутри меня начинает набухать. Что за дрянь прицепилась! Еще и получаса я не провел на свободе, а меня опять пытаются ограничить. Может, хватит отсиживаться? Может, пора начать действовать? За время, проведенное в плену, мои аккумуляторы зарядились ненавистью до краев. Ее запасом нетрудно испепелить этих двух. Хотя нет, многовато им будет: не для них накоплено. С этими обойдемся проще. Президент я или кто?