Никто, кроме президента
Шрифт:
Я опустил боковое стекло и сурово погрозил гаишникам пальцем:
– Парни, верните ему права. Мы спешим.
Оба желтых фартука распахнули рты так широко, словно их невероятным образом закинуло в кресла к дантистам. Я даже не сумел заметить мгновения, когда права перелетели обратно в руки Дюссолье, а оба дэпээсника рванули от нас прочь вдоль тротуара. Мчались они почему-то по ходу нашей машины, так что пока Жан-Луи не набрал скорости, я уловил обрывок разговора беглых фартуков.
– Глюк, – бурчал тощий. – Это не он!.. Быть не может…
– Глюк, – сопя поддакивал толстый, – но как похож!.. Вылитый он, у меня прям сердце екнуло… Нет уж, думаю, на фиг, на фиг!
– Повезло же некоторым… – сетовал на бегу тощий, – жить с такой мордой в России за счастье…
– Счастливчик, в натуре… – согласно пыхтел толстый. – Это ж какое бабло можно загребать, на одних фотках… и в кабаках не платить… Мне вот жена все говорит, что я на того пузана, из рекламы пива, похож… и чего мне, пива кто нальет бесплатно?
Я невесело хмыкнул: толковую идею подсказали! Когда выйдет мой президентский срок, с голоду я не помру. Если, конечно, не помру раньше – от огорчения. Уж больно скверные новости я узнал от Козицкого. И он, боюсь, из деликатности мне не все изложил…
К нужному подъезду телецентра «Останкино» мы подкатили за одиннадцать минут до начала. Мое внедрение прошло без заусенцев: сонная девчушка в окне бюро пропусков и оба охранника на проходной даже глаз на меня не подняли. Им хватило липовой фамилии в бумажке. Темные тонтон-макутские очки, которые я для маскировки стрельнул у гвинейца, можно было не надевать.
Невысокая дама чуть за тридцать уже махала мне из-за турникета. В одной руке она держала какой-то цветной картонный блин.
– Вы Карлос? – спросила она деловитым тоном, тоже не слишком вглядываясь в меня. Да и освещение здешнее, к моей радости, оставляло желать. – Вместо Таисии? Прекрасно. По-русски говорите? Очень хорошо. Я Татьяна, режиссер программы. Надевайте маску. Нельзя, чтобы кто-то из детей увидел вас раньше времени.
Она тут же замаскировала меня картонкой с завязочками. Лицо гаранта, главнокомандующего и грозы гаишников из виду скрылось. Зато вопросы у меня, наоборот, появились. Два, по меньшей мере.
– Мне долго быть в маске? – полюбопытствовал я. Из-за спешки Козицкий толком не рассказал мне, в какой именно программе предстоит сегодня выйти на публику. – Там у вас много детей?
Голос мой, продираясь сквозь узкое отверстие в картоне, глухо резонировал. Получалось: «бу-бу-бу-маске? ду-ду-ду-детей?» Спасибо еще, что прорези для глаз рассчитаны были не на китайцев.
– Час двадцать пять эфира плюс еще реклама, – ответила режиссер Татьяна. – Потом будут шесть минут вашего монолога, уже без маски. А насчет детей вы не тревожьтесь, их у нас всего-навсего шестьдесят, по десять в каждом секторе.
Про какие-то секторы меня никто не предупреждал. Но я решил не мучить Татьяну, а дождаться встречи с ведущим: он-то пускай и объясняет. В отличие от режиссера, главный организатор программы должен знать, что никакой я не Карлос. И. о. генсека даже говорил, будто ведущий знаком со мною не только по портретам…
– Добрый вечер, господин Гальярдо! – Такими словами меня приветствовали еще на подходе к студии. А когда Татьяна убежала по своим режиссерским делам, ведущий шепотом, с легким оттенком сомнения, добавил: – Павел Петрович, это вы? Вы не забыли меня?
– Здравствуйте, Лев Абрамович! – бубукнул я из-за картонки.
А затем на секунду приподнял маску за край, чтобы Школьник не сомневался: я – тот, кого он ждал. И подмигнул ему, чтобы он был уверен: несмотря на литры кетаминовой дури память в моей голове кое-какая осталась. Пусть нынешние министры-птицеводы мне неведомы. Но уж свое первое правительство я помню назубок.
Школьник заулыбался. Он явно был рад увидеть своего президента в трезвой памяти и в здравом уме. Причем второе важнее первого. Думаю, мою трезвость все это время никто под сомнение не ставил, а вот мою адекватность – многие и многие. По числу идиотизмов, которые натворили моим именем, я, похоже, стал рекордсменом. И уж наверняка никто до меня не ухитрялся сменить правительство, находясь в глубокой отключке. Льву Абрамовичу Школьнику еще крупно повезло: из всех резерваций для бывших министров телевидение – самое приличное место. Не при власти, так при деньгах.
– Значит, – проговорил я, – вы теперь ведете ток-шоу? Развлекательно-политическое, верно?
– Ну более-менее, – Школьник потупился. В его голосе я услышал те же сострадательные интонации, с какими полчаса назад Козицкий излагал мне новости. – Скорее, развлекательно-познавательное. Политики, в принципе, немного… Строго говоря, у меня ее совсем нет. А если честно, то и у других тоже…
Уже второй раз за вечер я почувствовал себя тяжелобольным, которому врачи мягко пытаются сообщить неутешительный диагноз.
– Что, все так плохо? – напрямик спросил я. – Говорите, не стесняйтесь. В морг – значит в морг. Я готов ко всему. Мне ведь вообще не давали смотреть никакого ТВ… Скажите, «Наше время» Позднышева хотя бы осталось в эфире?
– Осталось… двадцать минут в записи, – вздохнул Школьник. – Да и Вадим Вадимыч после инсульта уже не тот. Он сейчас все больше о театре и выставках, это у нас еще разрешено…
– А «Мир за неделю» на ТВ-13? Такая смелая была программа…
– Давно уж нет ни «Мира», ни канала ТВ-13, – виновато развел руками Лев Абрамович, как будто в этом была его личная вина.
– А «Свободный микрофон» Веты Ворониной? – Я лихорадочно перебирал в памяти названия. – Неужели ее тоже закрыли?
– Нет, что вы! – помотал головой Школьник. – Как можно? Веточку у нас любят, Веточку оставили. В записи, разумеется. Сейчас ее передача называется «Начистоту». Раз в неделю спорят о моде и эстраде. Когда поп-звезда Тарзанка пыталась утопиться, это обсуждали три недели подряд…
– Но у вас-то у самого прямой эфир? Правда? – вздрогнул я.
– Да, прямой, все верно, – с печалью в голосе подтвердил Школьник. – Мы, знаете, такой замшелый реликт старого дореформенного ТВ. Не волнуйтесь, Павел Петрович, шесть минут я вам гарантирую. Вы сможете обратиться к народу, как и хотели. И рейтинг у нас, кстати, неплохой. В полтора раза больше, чем у программы «Время». Но только… Вам не сказали, что моя передача называется «Угадайка»?