Никто не умрет

Измайлов Наиль

А теперь, пожалуй, сможет. По-любому. Первая часть рассказа уже есть: как мы, короче, с девками решили Пиковую даму вызвать, а в наших палатах, короче, дуры нашлись, стали орать, что не разрешат, а там пацан был один, короче, Наиль, так себе, с ушами, но ничего — и мы к нему ломанулись, он один в палате. Ну и дальше, короче…

Сейчас будет дальше. Понятно, что ничего не будет, но сам процесс подготовки Лилька выстроила так, что на семь потрясающих рассказов хватит. Даже мне интересно было. Я слышал про такую дурь, Леха что-то рассказывал, и Ренатик — как вечером все вызывали Пиковую даму, или Кровавую Мэри, или Пьяного ежика, или Матерного гномика. Последний

вызывался самым простым способом, мы его время от времени до сих пор в беседах использовали — чтобы, как сказал бы папа, указать на неуместность дальнейшего присутствия собеседника. Гномик, правда, не приходил, а собеседник за такие слова мог и в пятак вписать, но когда это удерживало кого-нибудь от красивого выступления.

А серьезную подготовку я видел впервые. Этими вещами в лагерях занимаются и в больницах — от нечего делать. А я в лагерях и не был, если сборы от секции не считать, но там ни поспать, ни пожрать времени не оставалось, а с тенями полагалось драться, а не почтительно бояться их. И в больничках раньше не лежал. Я ж здоровый. Ну, гайморит хронический, но он не в счет, если не собираешься из носа кусочек выдергивать. Я не собирался. В самый первый раз меня положить хотели, когда температура за тридцать девять поднялась, так я велел обломиться. Дома пострадаю. Крику было — ой, но выстоял. И мама сказала, что пусть дома, все равно она тогда с Дилькой еще сидела. Вот с тех пор я и обходился домашним режимом. Пока остальные Пиковых дам вызывали, балбесы. Ну и ладно, мне не жалко. Ни палаты, ни простынь, ни зеркала, висевшего возле двери.

Когда девчонки сняли зеркало с гвоздя и потащили простыни с кроватей, я малость напрягся. Решил, что они готовят обстановочку как на похоронах — там принято зеркала завешивать, я у соседей видел в прошлом году, когда Фирдавис-бабай умер. Оказалось, нет. Девчонки просто обернулись в простыни, как малютки-привидения из Вазастана. Кому-то простыней не досталось, они сунулись ко мне, увидели фигу, выпятили подбородки и злобно отступили, чтобы отобрать добычу у подружек поудачливей да помельче. Лилька шикнула, народ успокоился, почти беззвучно сдвинул три кровати вокруг тумбочки и расселся наблюдать. Лилька сосредоточенно мазюкала по зеркалу бурой помадой. У кого стырила, интересно, подумал я сочувственно: зеркало было небольшим, с Лилькино лицо — ну или с два моих, — а рисунок она задумала явно развесистый и подробный. Сейчас увидим — а пока лучше такую занятую специалистку не отвлекать. Без меня есть кому отвлечь.

— Может, лучше Сладкоежку? — пискнула белобрысая конопатая Настька, единственная на этаже, что странно.

На нее шикнули. Мне стало совсем смешно. Сладкоежку. Вот балбесы. Во-первых, Сладкоежка здесь уже была — Камилла как раз весь матрас крошками засыпала, не забыть бы наехать, чтобы собрала. Вовторых, не знаете вы настоящих страхов, молодежь.

А знали бы — так не подумали бы вызывать. Вот я знаю, например, подумал я и вкратце, без подробностей, представил себе, кого бы вызывал — и как бы вся детвора хором поседела. И аж хихикнул.

Настька не унималась:

— А может, Песочного человека или Матершинника?

— Будете орать, Матершинник сам придет, — пообещала Лилька, хмуро полюбовалась на зеркало и поставила его на тумбочку.

Девчонки ринулись смотреть — с треском лбов и оханьем. Я дождался, пока все насладятся и отпадут от зрелища, вытянул шею и нормально все разглядел в щель между белыми спинами. Сперва не сообразил, что это за поля для крестиков-ноликов. Еще и мелькавшие отражения здорово сбивали. Потом понял: Лилька кривовато, но

похоже нарисовала лестницу — в боковой проекции, или как уж это называется.

— А чего семь ступеней-то? — разочарованно спросила Настька.

— А сколько надо? — поинтересовалась Лилька с раздражением.

— Ну, десять.

— Десять не влезет, — отрезала Лилька, но опять взяла зеркало, прицельно всмотрелась и потянулась к рисунку чем-то белым.

— Не надо, — сказал я резко и неожиданно для себя.

Все вздрогнули. Лилька обернулась и объяснила, нервно улыбаясь:

— Наильчик, я же не простыней, а салфеткой, вот, смотри.

— Не надо десять.

— Почему? — удивилась Лилька.

Я дернул плечом, потому что сам не знал почему, и веско повторил:

— Не надо десять, я сказал. Семь нормально.

— Тогда надо не помадой, а кровью, мне говорили, — вредным голосом сообщила Настька.

— Не надо кровь, — сказал я еще резче.

— Да у меня вот, я сегодня стукнулась, об батарейку прямо, могу прямо расцарапать, — торопливо заговорила мелкая девчонка, имени которой я не знал. Ее-то кто спрашивал.

У меня в глазах потемнело, голову и горло стиснул кто-то сильный и игривый, и я, стараясь не орать, повторил сквозь зубы:

— Не надо кровь, я сказал.

Девчонки затихли, глядя на меня, и поспешно отвернулись. Я обнаружил, что сижу в позе обезьяны, готовой к прыжку, со скрипом и усилием расслабился, расцепил зубы и сказал:

— Нельзя так, девчонки. Это же кровь.

Девчонки постарше переглянулись и, кажется, хихикнули, дуры. Лилька забурчала, но зеркало поставила, раздраженно отобрала очередную вафлю у Камиллы, а на злобно шепчущую Настьку цыкнула. Правильно. Пусть помнят, под чьей крышей сидят.

Я отошел от нечаянного психа и, чтобы разрядить обстановку, спросил:

— А дальше что? Все за руки и хором «Пиковая дама, появись», да?

Лилька посмотрела на меня презрительно и сказала:

— Короче, давай я буду объяснять, а остальные слушать, а?

— О-о, — протянул я и откинулся на подушку.

И кажется, задремал. Не Лильку же слушать. Да и день был сегодня нервный, организм, видать, переутомился, вот и соскакивал в офлайн-режим.

Заметный кусок действия я заспал. Голову унесло быстрой водой, на поверхности почти неуловимо мелькали картинки: я бреду в тапках по холоду, мама плачет, папа сияет, дед стонет, врач ругается, из шприца струйка салютиком вверх, спичка ширкнула, яркий свет наезжает на голову и полосами ползет вниз, как изрезанный белый войлок, и сразу темно и шепот, девчонки свет выключили и бормочут что-то, дурочки, синяя фигурка прошла и остановилась, вглядываясь, пахнет свечкой, Дилька распахнула рот, оттуда выпал треугольный кусок, как из ледяного арбуза, не хочу больше, а вода бежит, играя бликами, за которыми почти не видны ребра багровой лестницы, и алое пятно, зацепившееся за ступеньку, мутно шевелится, лишь иногда взыгрывая на поверхности красным лоскутом. Красным рукавом. Красной кофты.

Я распахнул глаза, силой, дуром, вздохом удерживая себя от вопля, вскакивания и набивания кому-нибудь чего-нибудь. Удержался, молодец, даже сетка не скрипнула.

В палате было темно, но пучок девчонок золотисто подсвечивался изнутри, и вместе со слабым сиянием к потолку поднималось бормотание. Ну правильно, свечку зажгли и талдычат: «Пиковая дама, появись. Пиковая дама, появись. Пик…»

— Стирается! — громко прошептал кто-то и ликующе запел почти вслух: — Пиковая да!..

По палате метнулся порыв ветра, вспыхнул свет, и по ушам ударил страшный громовой голос: