Никто не выйдет отсюда живым
Шрифт:
Джима задело это непризнание. Кто-то говорил, что он вышел и заплакал. Было это правдой или нет, но он был явно раздражён. Сначала он пытался защищаться, потом обиделся и в конце концов объявил о своём немедленном уходе из УКЛА. Колин Янг пыталась отговорить его, но в июне, когда Джим должен был получать диплом, он гулял по Венецинанскому пляжу, покуривая траву.
К этому времени Джим и Мэри решили разойтись. Она попрежнему настаивала на том, что будет звездой – этому её убеждению Джим сначала потакал, а потом пытался разубедить её. Потом она сказала, что прошла просмотр в качестве танцовщицы в “Whiskey a Go Go”, клубе, открывшемся в январе на Сансет Стрип. Джим говорил
Джим увидел Рэя Манзарека, идущего по территории студенческого городка. Рэй был другом Джона ДеБеллы. Джим восхищался Рэем и тайно рукоплескал тому, что тот отказался редактировать в своём фильме снятую им сцену со своей обнажённой подругой. Джима, кроме того, притягивала музыка Рэя, и он слушал его и его группу “Rick and the Ravens” в “Turkey Joint West” в Санта-Монике, неподалёку от пляжа. Однажды Рэй пригласил Джима на сцену вместе с некоторыми другими студентами киношколы, и каждый из них, напившись пива, с треском падал в припеве “Луи, Луи”. Теперь, в июне, команду Рэя пригласили сыграть вместе с “Sonny and Cher” на выпускном балу в средней школе. Но когда один из участников группы отказался от этого и Рэй позвонил в школу, чтобы сказать, что будет пять музыкантов вместо шести, ему ответили, что, если не будет шести музыкантов, как в контракте, им не заплатят.
Эй, парень, – сказал Рэй, увидев Джима, – хочешь поиграть с нами?
Я никогда ничего не играл, Рэй.
Это ничего, всё, что тебе нужно будет делать, это стоять на сцене и держать электрогитару. Мы обмотаем шнур за один из усилителей. Мы даже не подключим её.
Джим потом говорил, что это были самые лёгкие деньги, которые он когда-либо зарабатывал.
Глава 3
– Знаешь, что нам нужно сделать?
Джим растянулся на кровати, уставившись в потолок. Он сказал это тем голосом, который хорошо знали его друзья – путаной смесью грубой насмешки и неуловимой иронии, которая оставляла слушателя в недоумении – шутит он или говорит всерьёз. Иногда Джим использовал этот голос, чтобы скрыть злобное поддразнивание. Иногда, как и сейчас в случае со своим другом из Флоридского Государственного университета Сэмом Килманом, приехавшим в Лос-Анджелес вскоре по окончании занятий, Джим использовал этот голос, чтобы скрыть свои сомнения по поводу того предложения, которое он собирался сделать. Это уменьшало для него риск.
Нет, – сказал Сэм, – что?
Создать рок-группу, – сказал Джим, всё ещё глядя в потолок.
Чёрт, парень, я не играл на барабанах семь лет… а что ты собираешься делать?
Джим сел.
Я собираюсь петь. – Он промычал эти слова. – Я-а-а… со-бирр-ра-а-а-юсь пе-е-е-т-ть.
Сэм скептически посмотрел на Джима.
– Ты умеешь петь? – спросил он.
Чёрт возьми, нет! Я не умею петь! – рявкнул Джим.
Ну и так, Джим, ты говоришь, что мы создали бы рок-группу, и говоришь, что ты мог бы петь – хотя ты этого не умеешь – как бы мы её назвали?
– “ Двери”. Это ясно. И – неясно. И это то, что делит надвое – дверь, и это то, чем я хочу быть. Я-а-а хоч-ч-чу быть две-е-е-р-рь-ю-ю-у-у…
Джон ДеБелла и Фил Олено уехали в Мексику; Деннис Джэкоб и Феликс Винэйбл оставались в Венеции, Джим подумывал о переезде в Нью-Йорк, но остался на несколько недель на Западе, в Лос-Анджелесе, ища работу вместе с Сэмом, а потом он тоже переехал в Венецию. Более подходящим словом для этого переезда было бы “бегство”, и вызвано оно было весьма неприятной новостью. Он сдал физкультурные тесты для армии 14 июля, а двумя днями позже узнал, что зачислен в список призывников; это означало, что кончилась его студенческая отсрочка, и он был классифицирован 1-А.
Джим, недолго думая, солгал в представительстве, что всё ещё числится в УКЛА, но для этого требовалось подтверждение. На следующий день он явился в университет и записался на несколько курсов, посещать которые не собирался.
Венеция идеально подходила для Джима. Маленькое художественное сообщество с каждым днём привлекало всё больше и больше длинноволосых “беглецов” и художников. Пляж покрыт телами, из радиоприемников весело звенят тамбурины, собаки охотятся на Frisbees, круги скрещенных ног в голубых джинсах курят марихуану, в главном местном магазине изпод прилавка продаётся ЛСД. В Сан-Франциско был Хэйт, а в Лос-Анджелесе – Венеция. Как раз начиналась эпоха хиппи.
Джим был одним из безымянных бродяг с длинными волосами, в тенниске и джинсах. Какоето время они с Деннисом Джэкобом жили в будке на берегу грязной канавы, а потом Джим переехал на пустовавшую крышу какого-то склада. Там у него была свеча, горелка Бансена, чтобы подогреть случайные консервы, и одеяло. Он редко спал и ел, разве что жадно поглощал хорошую кислоту, которая насквозь пропитывала пляжное сообщество, и здесь он начал писать, создавая за одну вспышку вдохновения больше материала за меньшее время, чем когда-либо позже.
Да, – говорил он, – рождение рок-н-ролла совпало с моей юностью, моим вступлением в сознательную жизнь. Это действительно было открытием, хотя в то же время я никогда не мог позволить себе всерьёз фантазировать о том, что когда-нибудь я сам буду этим заниматься. Я всё тогдаугадал, я неосознанно накапливал силы и наклонности. Моё подсознание подготовило всё это. Я об этом не думал. Но было такое ощущение: я слышал весь концерт целиком, с группой – и пение, и аудиторию, большую аудиторию. Те первые пять или шесть песен, что янаписал, я просто записывал с фантастического концерта, происходившего у меня в голове.
Хотя то, о чём здесь говорилось, происходило с Джимом неожиданно, те музыкальные звуки, которые он улавливал своим умом, требовали реализации.
Действительно, я думаю, что музыка приходила мне на ум раньше, а затем я придумывал слова, чтобы положить их на мелодию, какой-то вид звука. Я мог слышать мелодию, но поскольку я не умел записывать её музыкально, мне оставалось, чтобы запомнить её, только попытаться придумать слова и положить их на музыку. И много раз я заканчивал как раз словами, а мелодию вспомнить не мог.
Привет, я люблю тебя,
Не скажешь ли ты мне свое имя?
Привет, я люблю тебя,
Позволь мне участвовать в твоей игре.
Это было в 1965-м году, за три года до того, как мир услышит “Привет, я люблю тебя”; Джим сидел на песчаном пляже в Венеции, глядя на молодую стройную высокую чёрную девушку, медленно приближающуюся к нему.
Тротуар припадает к её ногам
Как собака, которая просит чего -нибудь сладкого.
Ты надеешься сделать её зрячей, дурак?
Ты надеешься овладеть этим тёмным сокровищем?