Никто не знает ночи

Браннер Ханс Кристиан

– Сиди, – приказал Томас в ответ на испуганный грохот отодвигаемого стула, – тебя это не касается. Кстати, твоя стрельба никого не задела, если ты этого боишься. Тут случай morbus cordis [30] . – Он быстро подошел к французскому окну, скрытому за шторой, приподнял ручку и потянул на себя так, чтобы можно было протиснуться в образовавшуюся щель.

Порывистый ветер стих, за окном было тепло и туманно. До рассвета, должно быть, оставалось совсем немного. Томас несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул воздух, потом перегнулся через балюстраду и посмотрел вниз.

30

Болезнь

сердца (лат.).

Расплывчатые черные и серые пятна обрели более четкие контуры, превратившись в широкую въездную площадку, кусочек сада с темными кустами под стеной и широкую аллею, белевшую между черными кронами деревьев за стеной. Кто-то там прохаживался, мужчина и женщина. Они ожидали каждый сам по себе, не вступая друг с другом в беседу. Мужчина был лишь черным контуром на улице, но Томас сразу же его узнал по пульсирующему огоньку сигареты. Женщина ходила по тротуару вдоль стены сада, он не видел ее, только слышал постукивание высоких каблуков по плитам – цок-цок. Ему вспомнилась другая ночь, когда он сам ходил взад и вперед по переулку вблизи дома в ожидании «скорой помощи». На мгновение он перенесся в прошлое и опять сидел у кровати и видел стакан с водой и застывшими пузырьками воздуха на стенках, мелкие буковки на этикетке пузырька с лекарством, уродливую голую ступню и круглую черную дыру рта. Пытаясь отогнать видение, он оперся на балюстраду и сосредоточился на двух ожидающих внизу. Вот мужчина швырнул окурок, огонек, описав сверкающую дугу, погас. Хрупкое стаккато высоких каблучков затихло у дальнего конца стены. Вот они повернули назад. Снова приблизились.

«Скорая» примчалась со стороны Страндвайен. Машина въехала на аллею, сирена смолкла, и тотчас время понеслось вскачь, потеряло связанность, превратилось в отдельные, выхваченные из мрака и пропадавшие во мраке проблески. Фары осветили опустошенное белое лицо доктора Феликса и его высоко поднятую руку. Хлопок автомобильной дверцы, суетливые черные фигуры около машины. Ноги, идущие в дом, лучи карманных фонариков, шарящие по гравию, плитам, каменным ступеням лестницы. Приглушенное урчание работающего вхолостую двигателя. Ноги, выходящие из дома, медленно, осторожно, краешек носилок, красное одеяло, черные волосы и борода Габриэля. Негромкие мужские голоса, хлопок автомобильной дверцы, луч света, описавший круг и исчезнувший на Страндвайен, вновь завывшая сирена. Осталась только одинокая мелодия высоких тонких каблуков – цок-цок – по плиткам дорожки, вверх по лестнице. Неспешный тяжелый звук закрываемой двери.

Томас, перегнувшись через низкую балюстраду, спрятал лицо между руками. Она осталась. Феликс поехал, а она осталась с ним. Она будет его ждать, он знал. Не надо было бы стучать, он мог прямо войти к ней в темноту, и она бы обняла его и укрылась бы у него на груди, не говоря ни слова. И ему тоже не надо было бы ничего говорить. Томас закрыл глаза и вспомнил первую ночь, когда они встретились на пароходе, он видел ее руку, указывающую на фосфорическое свечение ночного моря, видел ее лицо под бледными звездами, над кучками спящих людей. Томас отнял руки от лица и прижался лбом к обжигающе ледяному железу. Он дышал часто и тяжело, открытым ртом. Внезапно он оторвался от балюстрады, круто повернулся и шагнул назад в удушливую жару и горький дым.

Он зажег свет. Симон заснул. Съежившись в кресле, он спал с полуоткрытым ртом, упираясь подбородком в грудь, полы халата опять разъехались, обнажив белое костлявое тело, тощие ляжки и черную растительность вокруг непропорционально большого члена. Голый беззащитный человек, каким бывает всякий спящий. На столе перед ним стояла пустая тарелка.

Томас легонько тронул его за плечо.

– Просыпайся, брат, – сказал он. – Пора.

Симон тяжело застонал. Руки беспомощно зашевелились, лицо перекосилось от муки.

– Лидия, –

произнес он, уставившись прямо на Томаса невидящими черными зрачками.

– Кто такая Лидия? – спросил Томас.

Симон выпрямился, медленно, словно его оглушили.

– Что?… Что ты сказал?

– Я сказал: кто такая Лидия?

– Лидия? – Симон окончательно проснулся и рывком запахнул халат. – Какая Лидия?

– Именно это я и спрашиваю.

– Не знаю никакой Лидии. Откуда ты взял это имя?

Рука Томаса медленно приблизилась к лицу Симона, кончиками пальцев он провел по вспухшим царапинам, спускающимся по щеке и подбородку на шею и грудь.

– А откуда у тебя это?

Симон отбросил его руку. Мгновеньем позже он уже был на ногах. Томас отскочил за письменный стол. Они не спускали друг с друга глаз.

– Я что, обязан отчитываться перед тобой?

– Нет, конечно. Забудь. Я ничего не спрашивал. Просто еще ни разу не видел мужчину, который бы в драке пускал в ход ногти. Кто такая Лидия?… Нет, я не спрашиваю. Не хочу знать. Но ты, брат, думай, с кем спишь. Ты разговариваешь во сне.

– Заткнись, – проговорил Симон. – Заткни свою поганую глотку. Томас был белее мела. Он улыбался.

– Кто такая Лидия? – опять спросил он. – Хорошая девушка? Хороша в постели?

Симон сделал шаг вперед.

– Свинья, – прошипел он, поднимая руки над головой. – Грязная свинья…

– Поосторожнее с левой, – предупредил Томас, отступая. Симон не отставал ни на шаг. – Побереги левую. – Они медленно, как бы танцуя, заскользили по полу, не сводя друг с друга глаз. – Не бойся,– сказал Томас, – это останется между нами, братьями. Но если только она не чертовски хороша в постели, то я не вижу разумной… – Он пошарил сзади рукой, нащупал спинку стула и стремительным скачком укрылся под его защитой. – Ведь никогда не знаешь, – сказал он, – и если это она… -Он выдвинул вперед стул. Симон сделал прыжок, опрокинул стул, поскользнулся и, взмахнув руками, ударился левой об острый край. На секунду боль парализовала его. – Я хочу сказать, что это ведь может иметь последствия и для других, – сказал Томас. – Нет, нет, я ничего не спрашиваю, ничего не знаю… – Он сбросил халат с плеч и, переступив через него, швырнул его в Симона, накрыв того с головой. Тот покачнулся и упал, он боролся вслепую с опрокинутым стулом, с халатом Томаса, запутавшимся в его собственном, и наконец, освободившись, стремительно поднялся на ноги. – Только не левой, только не левой… – говорил Томас, парируя удары.

Две обнаженные мужские фигуры, точно два белых языка пламени, плясали среди мебели. Мертвая тишина опустилась над ними, слышалось только шлепанье прыгающих ног да горячее дыхание из открытых ртов. Они кружились, сталкивались, сливались воедино и вот, потеряв равновесие, покатились колесом из рук и ног по ковру. И вдруг все кончилось – Симон лежал распятый на спине, Томас придавил его руки к полу, зажав между ногами извивающееся тело. Они не спускали друг с друга глаз. Постепенно напряжение спало, они молча встали и, отвернувшись друг от друга, начали медленно одеваться. Симон был как в тумане, в висках стучала кровь, перед глазами все плыло, в ушах шумело, боль пульсировала в поврежденной руке. У него подкосились ноги, и ему пришлось сесть.

– Идиот, – выругался он шепотом.

– Что ты сказал? – послышался голос Томаса из алькова. – Опять во сне разговариваешь?

Симон, прочистив горло, повторил громко:

– Идиот!

– Христосик. – Томас, в одной рубашке, спокойно подошел к нему. – Помочь или сам справишься?

– Сперва сам научись штаны застегивать, – огрызнулся Симон. – Убирайся. Иди и подумай о своей бессмертной душе. Подумай как следует о смысле жизни.

– Жизнь не имеет смысла, – сказал Томас, застегивая верхнюю пуговицу рубашки.– Слова и мысли – всего лишь средство для достижения ближайшей практической цели… – Он взял со стола пистолет Симона.
– Ты хоть раз кого-нибудь застрелил?