Нина Грибоедова
Шрифт:
Мы иногда небрежно роняем, что поэту нельзя опутывать себя узами брака, лишаться крыл… Но если женщина дает тебе крыла? Что особенного в верности Пенелопы? Она ждала потому, что любила. Но кто бы бросил камень в Нину Александровну, выйди она через столько лет замуж?
Загубила свою жизнь? А если в верности обрела силу? Если иначе не могла?
«В ее душе есть душа», — повторил он.
В саду играл духовой оркестр. Звуки вальса вплетались в серебристо-темные волны Куры, уносились к горным вершинам.
Возле своего дома Лермонтов увидел под деревом девушку, почти подростка. В светлом платье, обтягивавшем тонкую талию, вся — трепетное ожидание, девушка, казалось, тревожно прислушивалась к вальсу. «Не Этери ли, ждущая своего Вано? — ласково подумал Михаил Юрьевич. — Не разуверилась бы, не оскорбил бы он ее мечтаний, не оказался бы вертопрахом.
… „Но для чего пережила тебя любовь моя?“
Вот и для этой девочки… Для нас и для тех, кто будет после нас стоять, обласканный лунным светом. Так важно знать, что есть на свете сила и верность любви.
И разве не делает чище нас самих прикосновение к незамутненному роднику чувств?»
Лермонтов вошел в свою комнату. Сразу же, как только слуга зажег свечу, отпустил его. Сбросив мундир и оставшись в шелковой рубашке с косым воротом нараспашку, поднес к свету обнаженный клинок подаренного кинжала. В трепетном огне свечи загадочно голубела сталь. Слова о чем-то заклинали.
«Надо будет узнать — о чем. Здесь дарят кинжал друг на верность».
Ему вспомнились пушкинские слова о кинжале: «Свободы тайный страж».
И без связи с этими мыслями возникла другая: «Вероятно, горный дух Гуда полюбил именно такую Нино».
Горный дух… горный дух… А почему бы моего «Демона» не сделать поэмой восточной? Монахиню превратить в грузинскую княжну Тамару — дочь Гудала… А женихом Тамары сделать властителя Синодала… Им был бы Грибоедов, не унеси его смерть… И во второй части сказать:
Напрасно женихи толпою Спешат сюда из дальних мест… Немало в Грузии невест! А мне не быть ничьей женою!..Лермонтов достал лист бумаги и записал эти строки. Потушил свечу, воткнутую в жестяное горлышко, и она еще долго чадила толстым фитилем. Он прилег на тахту. Клубились обрывки мыслей «Послушник по-грузински — мцыри… Да полно! есть ли у меня талант? Может быть, героя романа отправить на смерть в Персию? В последние минуты Грибоедов думал там о своей Нине… Она подарила мне его кинжал…»
Он снова встал, раскурил толстую, в маисовой соломке, пахитосу, на чистом листе бумаги написал сверху: «Подарок».
Перечеркнул эту надпись и ниже сделал новую: «Кинжал».
Знакомый жар опалил его лицо, набухали, как вены на висках, строки. Боясь, что рука не поспеет за мыслью, он лихорадочно набросал:
Люблю тебя, булатный мой кинжал, Товарищ светлый и холодный. Задумчивый грузин на месть тебя ковал, На грозный бой точил черкес свободный.Глава двенадцатая
Грибоедова
Ты всюду спутник мой незримый.
Жизнь не щадила «мадонну Мурильо», безжалостно преследовала потрясениями.
Еще полный сил, нелепо погиб отец: утром, надев шинель, приказал кучеру Гураму запрячь в пролетку лучшего коня — захотел промять его.
У Головинского проспекта и настигла беда. Какая-то женщина вылила с балкона мыльную воду под ноги коню. Тот шарахнулся, обезумев, понесся. Гурам отчаянно закричал:
— Князь, спасайся! Не могу удержать!
Конь мчался на нищего, сидевшего на краю мостовой.
Александр Гарсеванович приподнялся, чтобы перехватить вожжи у Гурама. Пола шинели намоталась на правое колесо пролетки, и он, навзничь упав на мостовую, раскроил череп.
Дрожащий конь остановился как вкопанный.
Некролог скорбил, что служба потеряла достойного генерала, Тифлис — примерного семьянина, а Грузия — великого поэта.
…Всего на два года пережила мужа Соломэ — погибла от холеры. Только и остался от мамы портрет, нарисованный Гиоргом… Печальные глаза мамы глядели с тревогой и нежностью.
…Потом турки Омара-паши налетели на мингрельские владения Кати, и когда она, теперь уже княгиня-вдова Дадиани, стала во главе зугдидской дружины, Нина Александровна сначала отправилась с медикаментами на бивуак, в госпиталь, а затем, спасая детей Эки, увезла их в Цагери.
Беды все шли одна за другой… Горной бурей налетел на Цинандали отряд лезгин Шамиля, поджег их поместье, погнал в плен в Дагестан жену Давида — Анну и ее пятерых детей. Анну привязали за правую руку к стремени коня, на котором ехал ее похититель. Прижимая к груди левой рукой крохотную дочку Лиду, Анна бежала за всадником, пока не иссякли силы. Уже у бесчувственной выпал у нее ребенок под конские копыта.
Давид, устремившийся с отрядом в погоню, нашел на горной дороге растоптанный труп дочери.
Шамиль потребовал возвратить его плененного сына Джемал-Эддина и прислать выкуп. Хорошо, что Грибоедовой удалось выпросить у правительства вдовью свою пенсию за пять лет вперед и выручить пленных.
Нина Александровна и сама только случайно не попала в плен при налете на Цинандали. Почти все семейство Чавчавадзе приехало сюда из Тифлиса за две недели до роковой ночи, а Нина задержалась у сестры в Мингрелии, и это спасло ее.