Нина просто запуталась

Копытина Марина

Он вошел в привычную ему комнату для свиданий. Алекс был не похож на себя. Его лицо осунулось за эти пару недель, под глазами были темные круги, а руки тряслись.

— Ты болеешь? — коротко спросил Роберт.

— Вроде того. Ты уже, наверное, помнишь, что на момент теракта я уже знал, что у меня опухоль.

— И тебе было нечего терять.

— Я сделал это не поэтому, а чтобы доказать подлинность своих выводов в курсовой работе.

— Все ради учебы?

— Нет, ради человечества. Когда-нибудь мое дело найдет внимательный студент и напишет

об этом научную статью. Может быть, к нему даже прислушаются законодатели и что-нибудь с этим сделают.

— Почему ты так хочешь изменить что-то в мире?

— Потому что я один из тех, кого тебе называл. У меня синдром бога, Стокманн был прав. Я хотел, чтобы меня заметили, мне нужно было, чтобы обо мне узнали. Я хотел сделать что-то существенное в своей жизни.

По откровенному тону Алекса Роберт понял, что ему осталось недолго.

— Тебя осматривали врачи?

— Да, неоперабельная опухоль печени.

Только сейчас Роберт обратил внимание на его желтые белки глаз и как будто бы загоревшую кожу.

— Может, тебе показаться другим врачам? — не унимался Роберт.

— Дружище, просто смирись с этим. Мне не страшно, это должно было случиться когда-нибудь. Не сорок лет же мне гнить в этой дыре.

Роберт подошел и обнял друга. Так они простояли пару минут.

— Зачем ты все-таки пришел?

— Я хотел бы узнать о твоем прошлом. Кем были твои родители, как тебя усыновили.

— Я не помню этого. И в этом есть свои плюсы.

— Тебе ведь было восемь лет.

— Все верно, если бы ты внимательно слушал записи моей беседы с психиатром тогда, перед тем как меня посадили, ты бы знал это. — Роберт с сожалением кивнул.

— А почему ты этого не помнишь?

— Думаю, это какой-то защитный механизм. Мое подсознание решило спасти меня от тяжелого детства. Я помню только маму, которая меня предала и решила сдать в детский дом.

— Какой она была?

— Она была взбалмошной. Все время суетилась, командовала, а еще она считала себя жертвой обстоятельств.

— А какими были обстоятельства?

— Я не помню, Алекс. Но семья у нас была тяжелая. — Он провел рукой по лицу.

— Что это за жест? — тут же спросил Роберт.

— Какой?

— Вот это. — Роберт повторил движение Алекса.

— А, это. — У Роберта возникло ощущение дежавю. — Я с детства так делаю. Не помню, почему.

— Когда ты так делаешь, то испытываешь какую-то определенную эмоцию?

— Не знаю, Роберт. Чего ты ко мне привязался. Я устал.

— Потерпи еще немного.

— Как продвигается твое дело?

— Какое дело?

— О той женщине-убийце.

— Я надеюсь, что это не она.

— Вот как. Значит, она втерлась к тебе в доверие.

— Неправда, просто она очень хорошая.

— Или хорошенькая? — Алекс усмехнулся.

— Нет, она хороший человек.

— Я знал одну девушку, она тоже была хорошим человеком. А потом оказалось, что она задушила свою собаку.

— То есть как — задушила?

— Вот так. Она любила драмы. Я бы так это назвал. Она била

собаку, чтобы потом горячо с ней помириться. Думаю, на самом деле она любила эту собаку. Потому что после каждого удара были тисканья и она извинялась перед ней. Однажды она перестаралась и больше не смогла извиниться.

— Что это за девушка?

— Я не знаю. Просто помню такой эпизод.

— Понятно.

Роберт пытался наложить образ этой девочки на Нину, но у него никак не получалось.

— Что ты прочитал за последние дни? — спросил Алекс.

— Ничего.

— Дружище, прочитай «Мизери» Стивена Кинга, это бомба. Я недавно увлекся его творчеством. Надеюсь, твоя подруга не из таких женщин.

Они еще немного поговорили о болезни Алекса и распрощались.

***

По возвращении в участок Роберт тут же решил снова пересмотреть дело Алекса. В графе «родители» был указан номер детского дома, в котором Алекс рос. Недолго мешкая, он решил наведаться туда.

Старшая воспитатель, полная женщина средних лет, холодно отнеслась к его просьбе, однако, после того как он показал значок, повела его в архив, где хранились записи обо всех живших здесь детях.

— Надеюсь, вы не хотите, чтобы я рылась в этой куче бумаг, — сказала она и закрыла за ним дверь, оставив одного в комнате.

На огромных стеллажах до самого потолка располагались ящики, на каждом из которых было указано три первых буквы имени. До некоторых из них было не достать, не встав на стремянку. Слава богу, что фамилия Алекса — Коул — находилась посередине. Вся эта комната напоминала ему огромную библиотеку, где хранились читательские билеты. Должно быть, этот детский дом был очень старым.

Он перерыл два ящика и ничего не нашел. Потом решил заглянуть в другие, на букву С, и он тут же наткнулся на нужную папку.

Он сел за стол и открыл сшитую обветшалую стопку бумаг. На первой же странице было указано, что мальчик взял новое имя, причем за разъяснениями необходимо было обратиться в аппендикс, где были приложены отчеты детского психолога.

Роберт нашел отчеты и принялся читать. В них говорилось о том, что у мальчика была тяжелая психическая травма из-за его отца, и каждый раз, когда кто-то произносил его имя, тот впадал в истерику. Отец часто звал его по имени и показывал рожицы. Эти рожицы, как впоследствии было установлено, были не чем иным, как множественные личности профессора Грина.

Теперь Роберту стало ясно, откуда взялся этот жест. Он напоминал ему движение мима, который как бы снимал невидимую маску. Этой маской была очередная личность Филла Грина, отца Алекса. И возможно, Нины.

Роберт записал в блокнот всю необходимую информацию о родителях Алекса и вышел.

— Ну как, нашли что-нибудь? — спросила на выходе полная женщина.

— Все, что мне было нужно.

***

В офисе Роберт открыл справочник и начал искать по фамилии Грин. Эмма Грин, так звали маму Алекса, и Роберт обзвонил с десяток женщин с таким именем, прежде чем его звонок достиг цели.