Нина
Шрифт:
– Значит, не шутишь, – сказала она и слегка порозовела. – Ладно, я согласна. Лечи гормонами
Последнее воспринималось игрой.
– Ну и когда же… Будем тебя… лечить?
– Когда угодно. Я ж на работу не хожу. И месячные у меня прекратились, ничего не страшно.
– Можем поехать хоть прямо сейчас.
– А ты что, можешь отлучиться с работы?
Вопрос прозвучал серьезно.
– Я могу на нее вообще не возвращаться, – ответил Волков. – Я замдиректора по очень важным вопросам. Меня никто
– Сегодня не получится. Подругу в гости жду, придет показать нового ухажера. Надо приготовиться.
– Тогда завтра?
– Ну давай завтра.
Игра заводила все дальше.
– Куда подъехать? Ты где живешь?
– На Герцена.
– Это где? Не знал, что есть такая улица. Везде только всякие Валиди, Гафури, Нигмати, Янаби, кто там еще? Удивляюсь, как в этот башкирский сброд затесался наш Пушкин и до сих пор цел, хоть и в самом центре.
Волков не страдал излишней любовью к людям, а пиетета к местным деятелям культуры и вовсе не испытывал.
– У черта на рогах. В Черниковке. Сюда ездила в «Медилаб» на платные анализы.
– Найду. Какой номер дома, к которому часу тебе удобнее?
– А можешь подъехать к «Будь здоров» к четырем?
– Что такое «Будь здоров»? Фитнес-центр?
Антонина Максимовна сыпала названиями, которых он никогда не слышал.
– Платная клиника в Зеленой Роще. У нас в районке не врачи, а коновалы. Завтра записалась на прием, пятнадцать тридцать.
– Хорошо, подъеду, куда надо, к шестнадцати часам, навигатор выведет. Но…
Волков, кажется, опомнился.
Перебрасываться словами было легко, итог мог оказаться необратимым.
В спокойной жизни вряд ли следовало что-то менять.
Мост еще не рухнул, все можно было спустить на тормозах.
–…Но мама твоя не будет против? что к тебе явится… новый врач?
Оптимальным казался вариант, когда все рассосалось бы по внешним причинам.
– Мама сидит в своей комнате, в мою жизнь не лезет. Она нам не помешает.
II
1
От «Будь здорова» они ехали молча.
Белые стрелки на приборных шкалах замерли, новенький «Гелендваген» катился бесшумно.
Звучала ре-мажорная месса Сальери.
Антонина Максимовна сидела, слившись с коричневой обивкой салона. Вероятно, ей было не по себе от задуманного.
Хотя ничего особенного не предстояло.
Все разделились на женщин и мужчин лишь для того, чтобы время от времени соединяться.
Без этого терялся смысл жизни.
То, что они договорились по-деловому, без Пушкинских вздохов и Цветаевских всхлипов, было естественным.
Двадцать первый век ускорил темпы, сжал время; ходить галсами не осталось возможности.
Впрочем, последние размышления грешили излишней глобальностью.
Прикосновения нескромной частью тела к горячему животу лаборантки остались в несуществующем прошлом; да и лаборанткой Антонина Максимовна перестала быть.
Их вела практическая необходимость: ей требовалось лечение, он предложил свои услуги.
Каждый выбирал для себя.
Кроме того, в предстоящем сексе не было ничего сексуального.
Если бы они сошлись по-иному: сначала созвонились, потом встретились, где-то погуляли, подержались за руки, куда-то прокатились, поцеловались через селектор АКПП и совершили все прочее, предшествующее падению в постель – это показалось бы нормальным.
Сейчас речь шла не об удовольствиях, а всего лишь о гормонах.
По крайней мере, так стоило полагать.
И все-таки что-то царапало душу.
Волков косился на коленки Антонины Максимовны, поблескивающие капроном между распахнутых пол плаща.
Усталые, они не переживали ни о чем, однако оставались женскими коленками, за которыми распахивались врата рая.
Жену Волков любил и уважал как человека, за все годы брака не совершил ни одного некрасивого поступка по отношению к ней.
Но ситуация допускала Соломоново решение: гормоны он мог получить старым мальчишеским способом, слить в стаканчик, потом передать шприц.
Это успокоило, джип поехал бодрее.
2
Окраинный район, в городе именуемый «Черниковкой», был полупромышленным.
Здесь имелась лишь одна приличная улица – Первомайская, оформленная в стиле позднего Сталинского классицизма.
Открываясь пропилеями из помпезных восьмиэтажек, она широко бежала под гору и напоминала что-то московское, хоть и уменьшенное до смехотворности.
Остальные кварталы были застроены кое-как.
Дом, стоящий среди серых тополей на углу прямой улицы Герцена и зигзагообразно-ломаной Кольцевой, был страшней, чем Навуходоносор.
Двухэтажный, слепленный непонятно из чего, с дощатыми фронтонами и большими мелко переплетенными окнами, он прогнил насквозь.
Из облупленного фасада выступали то ли эркеры то ли балконы, обшитые все теми же досками, черно-бурыми от старости.
Фундамент ушел в землю; ступеньки крыльца вели не вверх, а вниз.
Зимой здесь наверняка стоял болотный холод, а летом – сырая турецкая жара.
И, без сомнения, круглый год досаждали комары.
В подъезде было полутемно, перилам ободранной лестницы не хватало балясин.