Нить Ариадны. В лабиринтах археологии

Немировский Александр Иосифович

За этой первой находкой последовали другие. Город Эгина потребовал у иностранцев 600 марок в уплату за материал, подготовленный для пережога на известь. Обломки были перевезены в Италию и проданы там на аукционе кронпринцу Баварии Людвигу за 120 тысяч марок.

Достопримечательными в Эгинских мраморах, как стали называться обломки статуй, были следы окраски. Все щиты изнутри покрыты темно-красным цветом, а снаружи — темно-голубым. Остатки голубой краски обнаружены на шлемах, красной — на одежде. Красновато-бурыми были волосы. Глаза и губы были также окрашены.

Еще до находок на Эгине некоторые ученые обратили внимание на раскраску статуй и колонн храмов. Стюард и Реветт, исследовавшие греческие храмы Сицилии, обнаружили следы окраски и сообщили об этом в книге, вышедшей в 1762 г. Ученых подняли на смех. Ведь с выходом труда Винкельмана господствовало мнение, что красота эллинских храмов не нуждалась в красках и основывалась на одном совершенстве форм. Белизна мрамора лучше всего гармонировала с синевою неба, и это естественное сочетание цветов будто бы свидетельствовало о безупречности вкуса эллинов. В другой книге «Неизданные древности» тот же Стюард, будучи уже глубоким стариком, вновь подтвердил свое мнение. На него опять-таки не обратили внимания.

Сила авторитета Винкельмана была столь велика, что при восстановлении Эгинских мраморов известным скульптором Бертелем Торвальдсеном (1768 или 1770—1844) следы краски были с них стерты и статуи предстали перед посетителями Мюнхенской глиптотеки сверкающе белыми. Но мысль о первоначальной окраске греческих храмов стала завоевывать признание. Ее поддержал в 1815 г. французский архитектор Катремер де Консю, утверждавший, что полихромия была свойственна всем греческим храмам. К середине XIX в. стало очевидно, что мраморная белизна греческих храмов — один из мифов о древности, созданных современной наукой.

Храм в Бассах

В 1811 г. был открыт древний храм в Аркадии, самой бедной области Греции. Она находится в центре Пелопоннеса, не имела выхода к морю и была лишена равнин, удобных для земледелия. Население Аркадии занималось скотоводством, мало интересовалось политикой и, как обычно считают, почти не внесло никакого вклада в развитие науки и культуры.

Однако это не совсем так. Близ границ Аркадии с Элидой и Мессенией находился небольшой городок Фигалия, имя которого не было известно никому, кроме пелопоннесцев. Сюда и попали в 1811 г. уже знакомые нам английские и немецкие ученые, работавшие на Эгине, Кокерелл, Фостер, Галлерштейн и др. На вопрос, нет ли поблизости древностей, местные жители отослали чужеземцев «к колоннам».

К руинам древнего храма в Бассах не вела ни одна дорога. Три часа утомительного пути по узкой крутой тропе отделяли храм от каменоломен, из которых брали материал для его постройки. Что же заставило строителей возвести храм в таком исключительно неудобном и к тому же далеком от людских поселений месте? Считают, что строители храма были невольниками своего обета. Обет этот они дали не человеку, а богу Аполлону, освободившему жителей Фигалии от эпидемии.

Немногие европейцы отваживались посещать эту дикую и пустынную местность. Один из первооткрывателей храма французский архитектор И. Буше был убит здесь разбойниками. Но молодых людей, воодушевленных рассказом местных жителей, не останавливали никакие препятствия. И вот они у руин одного из самых удивительных греческих храмов. Согласно Павсанию, создателем его был не кто иной, как Иктин, строитель Парфенона! Все было иначе, чем в святилищах, известных прежде. Все отступало от классической нормы. Совершенно необычной была ориентация святилища — с севера на юг, а не с запада на восток. Это отклонение объяснялось тем, что на месте храма находилось древнее святилище Аполлона, которое желали сохранить благочестивые почитатели. Дверь целлы открывалась на север, однако статуя Аполлона должна была стоять не в целле, а в древнем помещении со своим особым входом. Так что Аполлон все же смотрел на восходящее солнце, на свою древнюю родину — Анатолию.

Храм сохранился сравнительно хорошо. Из 38 колонн, охватывавших целлу, на земле лежали лишь две. Без раскопок не обойтись. Но местные власти разрешения на них не давали. Иностранцы не отчаивались. В Афинах у них был покровитель, вице-консул Австрии Мартин Гропиус, живописец и знаток греческого искусства. Он вступил в переговоры с наместником Пелопоннеса Вели-пашой и добился его согласия на раскопки при условии получения половины найденного. Паша не понимал, что такое археология, и не доверял чужакам. Он не мог себе представить, чтобы чужестранцы тратились и теряли время ради каких-то камней!

В 1812 г. путешественники приступили к работе. К прежнему составу экспедиции присоединился русский подданный — художник Отто фон Штакельберг (1786—1837), сын немецкого барона из Эстонии, ученый, поэт, художник. До начала этой экспедиции он находился в плену у пиратов и, будучи выкуплен, вскоре стал душой экспедиции. Мемуары Штакельберга — один из главных источников ее деятельности. Юные ученые нашли рабочих и создали с их помощью лагерь из шалашей, который был назван местными греками «Франкополем» (городом «франков», т.е. европейцев). Работа чередовалась с празднествами. Близость разбойников мало тревожила беспечных молодых людей, которых иногда называли «бандой авантюристов».

Фронтонных скульптур, на которые они рассчитывали, не оказалось. Были обнаружены мраморные плиты рельефного фриза, окружавшего интерьер целлы, остатки метоп и фрагменты статуй. А паша тем временем ждал своей половины добычи. До него дошли слухи, что чужеземцы нашли серебряные плиты, и он потребовал дележа. На пробу ему была послана одна из мраморных плит. Паша, скрывая разочарование, похвалил прекрасное исполнение «черепах». Он принял за черепах большие круглые щиты воинов. Теперь нетрудно было купить у паши его долю по дешевке, всего за 8000 марок.

Отобрав статуи для отправки, друзья двинулись в Фигалию. Солнце ярко освещало выбеленные стены жалких домов. Штакельберг был поэтом. И он мог бы написать:

Мир, красоты лишенный.Без ионийских колонн.Смотрит на нас пережженнойИзвестью Аноллон.

«А что дальше? — размышлял Штакельберг. — Наши статуи не станут известью. Но где им отыскать надежное убежище? Можно было бы отправить их в Россию. В Дерпте, который русские называют Юрьевым, их с удовольствием возьмет Карл Моргенштерн, ученик Фридриха Августа Вольфа. Но в России война. Тогда в Британию?» [19]

Много загадок уже на новом месте задал ученым мраморный фриз храма в Бассах, состоявший из 23 неравных по размерам плит [20]. Сюжетами их изображений послужили мифы о битве греков с амазонками и о сражении лапифов с кентаврами. Первый из этих мифов был наиболее близок грекам, недавно пережившим варварское нашествие. Амазонки являлись представительницами враждебного варварского мира. Скульптор изобразил, как эллины хватают своих противниц за волосы, сбрасывают их с коней, рубят мечами.

При сопоставлении фриза храма в Бассах с работами современных аттических художников выявляются знаменательные различия в трактовке тех же сюжетов. Мастер Басс гораздо эмоциональнее и разнооб-азнее решает вопрос движения фигур и драпировки одежд. Страстный драматизм фриза храма в Бассах почувствовал престарелый Гете, к которому попал обломок фриза из Басс: «Это бездна мудрости. Становишься моложе на две тысячи лет и лучше. Больше нечего сказать, — заканчивает он евангелическим изречением. — Иди и смотри».