Нить Ариадны. В лабиринтах археологии
Шрифт:
Дешифровка линейного письма Б является поворотным пунктом в изучении древнейшей истории Крита и материковой Греции. Греческий героический эпос, казавшийся чем-то странным, сказочным, обрел черты реальной жизни. Речь может идти не просто о воспоминаниях о прошлом в песнях, а о литературной традиции, восходящей к Микенской эпохе и не прерываемой никакими вторжениями или катастрофами. Однако все так же остается загадкой линейное письмо А, которое передавало, по всей видимости, язык древнего догреческого населения Крита. Никто до сих пор не прочел иероглифической надписи на диске, найденном в руинах дворца в Фесте (Крит). Эти открытия еще впереди.
Остров Фера
Открытия в Фивах показали со всей очевидностью, что для археологии еще не минули добрые времена великих открытий. Но еще больше в этом отношении дали раскопки на вулканическом островке Фера. История этих раскопок уходит своими корнями в археологическую историю Крита. Именно там, на побережье у знаменитого Кносса, начал свои первые раскопки тогда еще безвестный греческий археолог Спиридон Маринатос. Пологий холм, спускавшийся к морю, привлек внимание молодого ученого. Он надеялся отыскать следы тех же древностей, которые обнаружил в Кноссе Артур Эванс, — ведь согласно сообщению древнегреческого географа Страбона именно здесь находился Амнисс — порт могущественного владыки морей Миноса, чья столица — Кносс располагалась чуть далее в глубине острова.
Раскопки сразу же оказались успешными: и на вершине холма, и на его склонах стали находить участки стен, остатки домов, алтарей, расписные глиняные сосуды. Начали освобождать от земли обнаруженную у самого моря довольно значительную постройку конца XVI в. до н.э. Короче говоря, вырисовывался еще один центр времен морского могущества Крита. И это само по себе было немалой удачей для начинающего археолога. Но имя его затерялось бы в тени славы первооткрывателя критской цивилизации, подобно именам целой плеяды археологов, копавших на Крите вместе с Эвансом и после него.
И вдруг… была сделана находка, которая связала жизнь С. Маринатоса с исследованием небольшого, но знаменитого уже в древности островка Фера, в 120 километрах к северо-востоку от Крита. Открытия на этом островке и принесли Маринатосу в конце жизни славу. Собственно говоря, на первый взгляд это даже нельзя было назвать археологической находкой: в одном из обращенных к морю помещений северной постройки была обнаружена осыпь пемзы. Пемза — вулканический камень, а на Крите и в непосредственной близости от него нет ни одного не только действующего, но и погасшего вулкана. Как же попала эта груда пемзы на северное побережье острова? Если открытия Артура Эванса показали, что в основе мифов о Миносе лежали воспоминания о былом могуществе Крита, то почему бы, рассуждал Маринатос, не обрести реальность и преданию о Девкалионовом потопе, который древние относили как раз к концу XVI в. до н.э.?
Ближайший к Криту вулкан находится на Фере, сплошь покрытой, как оказалось, той же пемзой, которую Маринатос обнаружил на северном берегу Крита. И если воздушная волна могла перенести вулканическую породу на такое расстояние, какова же была мощь извержения?! Какова была сила землетрясения, сопровождавшего деятельность разбушевавшегося вулкана, и величина поднятого им вала, обрушишегося на острова и берега Эгеиды?!
В 1934 г., два года спустя после обнаружения на критском побережье пемзы, С. Маринатос публично высказал мысль о том, что катастрофа, разрушившая в конце XVI в. до н.э. критские дворцы, вызвана извержением на Фере. Это была пока еще гипотеза. Чтобы проверить ее правильность и убедить остальных, нужно было изучить геологические условия Феры. К тому же следовало доказать, что жизнь на этом островке оборвалась именно в конце XVI в. до н.э. Следы этой жизни еще в конце XIX в. обнаружили французские, а затем (в начале XX в.) и немецкие археологи, не сумев, однако, ни датировать, ни понять случайно открывшийся слой, который приписали значительно более позднему времени. Все пришлось бы начинать сначала. Но чтобы начинать, нужно было добиться средств, доказав, что раскопки на островке могут пролить свет и на историю Крита.
Греческое правительство, охотно выделявшее деньги для ведения работ на территории Балканского полуострова, Крита или островов Эгейского моря, считавшихся перспективными, менее всего склонялось поддерживать «фантазии» начинающего археолога. Но Маринатос не сдавался. Он тщательно изучил ряд вулканов, напоминавших по типу ферский; детально ознакомился со всеми археологическими отчетами о раскопках на Крите и Фере и только после этого счел себя вправе опубликовать в 1939 г. в одном из ведущих научных журналов Англии статью, где доказывал прямую связь извержения на Фере с разрушениями на Крите.
Было невероятной смелостью выступать на родине Эванса с гипотезой, по-новому решающей одну из самых загадочных страниц критской истории. Первооткрыватель критской цивилизации ревниво относился ко всему, что появлялось в области изучения Крита. А авторитет его был непререкаем для англичан. Может быть, именно поэтому редакция поместила перед статьей греческого исследователя предисловие, где подчеркивалось, что она отнюдь не разделяет точки зрения, идущей вразрез с мнением Эванса.
В мире археологов и историков, к которому принадлежал Маринатос, статья была встречена с недоверием. Зато у геологов она получила широкий резонанс. Начались геологические исследования. Прерванные Второй мировой войной, они возобновились в 1946 г., и сразу же шведская подводная экспедиция обнаружила на дне моря, у северного побережья Крита, мощный слой пепла, химический анализ которого показал его идентичность с пеплом Феры.
Маринатос высадился на острове в 1967 г., еще до начала археологического сезона, чтобы наметить место для предстоящих работ. Нужно было решить, где искать столицу — непосредственно в окрестностях Акротири, неподалеку от современного поселка Феры, где уже в 1870 г. вели раскопки французы, или на расстоянии около 1 км восточнее, где немецкими раскопками были открыты руины какого-то здания.
До прибытия на остров, готовя план экспедиции, Маринатос склонялся к последнему варианту — именно к этому месту относилось большинство опубликованных памятников. Однако после тщательного исследования острова мнение ученого изменилось, и он решил начать с Акротири. «Непосредственное изучение местности, когда красноречиво говорят сами природные условия, гораздо полезней и значительней, чем археология письменного стола», — вспоминал ученый много лет спустя. Интуиция археолога подсказала, что главный город должен лежать на южном берегу острова.
Акротири. Вход в Западный дом.
В мае 1967 г. начались археологические работы, а уже к 1969 г. стало ясно, что Акротири может превратиться в эгейские Помпеи. Маринатос собрал на самом острове международный конгресс и вынес свое открытие на суд археологов, историков, геологов. Под двойным слоем пемзы и пепла, на глубине от трех до семи метров, перед глазами участников конгресса вырисовывался город, жизнь которого оборвалась, как нетрудно было заключить по стилю керамики (очень похожей на критскую), около 1520 г. до н.э.
На пятый год раскопок перед археологами лежал уже целый город эпохи бронзы, современный минойскому Кноссу. Город этот небольшой, потому что невелик и сам остров, но здания его — в основном в два и даже в три этажа. Самое значительное из них — дворец или святилище, состоящее из ряда помещений различной величины. Некоторые из них были сплошь заполнены предметами культа (жертвенными расписными столиками исключительно тонкой работы, культовыми сосудами, амулетами).
Давно уже периодические издания и популярные книги обошла фреска из Дома Антилоп в Акротири с изображением двух мальчуганов, бьющихся на кулачках. Этот удивительный красочный и точный по передаче детской натуры рисунок, заслуженно обошел по популярности даже знаменитую фреску «Парижанка» из Кносса и кносскую же «Жрицу со змеями». В научной литературе фреска получила название «Боксирующие мальчики». Детские кулачки, обмотанные наподобие современной боксерской перчатки, вытянуты для удара. На шее и руках одного из детей ожерелье и браслет из голубых камней. Соперников можно было бы принять за девочек, если бы не одинаково смуглый цвет их кожи.