Нить судьбы

Святополк-Мирский Роберт Зиновьевич

Это был Алеша.

— Василий Иванович, — сказал он слегка взволнованно, — у нас гость, и он просит повидаться с вами по неотложному делу.

— Кто же это, — насторожился Медведев. — Что–нибудь случилось у Ивана?

— Не думаю, — сказал Алеша. — Мне кажется, что–то случилось у нас. Это Ерема Селиванов.

— Ба! — воскликнул Медведев. — И снова сразу же всплыло в памяти: «Остерегайся людей с фамилией Селиванов». Но он тут же отбросил эту мысль, вспомнив, как Ерема после долгих лет странствий вернулся в Медведевку и своим рассказом помог Василию стереть некоторые белые пятна из далекого прошлого. — Зови, — сказал он Алеше. — А сам будь начеку и пока не ложись.

— Я так и понял, Василий Иванович. Зову.

— Анница, — сказал Василий, целуя жену в лоб, — иди, ложись одна. Это Ерема Селиванов, должно быть с какими–то новостями. Я тебе потом все расскажу.

— Хорошо, любимый, — Анница поцеловала Василия и ушла.

Спустя еще несколько минут в горнице медведевского дома Ерема Селиванов, немного волнуясь рассказывал:

— … и вот когда мы готовились пересечь рубеж, я вдруг увидел всадника, который

неторопливо проехал невдалеке. Когда он спешился и стал показывать проездные документы порубежному стражнику, у меня сжалось сердце и кровь хлынула в голову. Потому что, несмотря на то, что лицо его было по самые глаза замотано какой–то тряпкой, я сразу по походке, голосу, жестам узнал в нем человека, который на моих глазах убил моих родителей, а меня самого острым багром заталкивал под лед, чтобы я никогда больше не выплыл. В долгие годы скитаний я вынашивал самые разнообразные планы мести, но после того, как я поселился у вас и женился, после того как у меня родилось двое детей и я с головой ушел в работу, за которую купец Манин мне очень хорошо платил я постепенно стал забывать о прошлом, и начал думать о будущем, но эта внезапная встреча в один миг все перевернула. Я забыл о Манине, о Ивашке, который ждал меня уже на Литовской стороне рубежа, я забыл обо всем на свете, и только одна мысль заслонила от меня все: «Вот он! Наконец–то! Теперь он от меня не уйдет!» Однако я должен был соблюдать осторожность, поскольку он мог запомнить мое лицо и несмотря на много прошедших лет узнать меня. Наши порубежные грамоты были уже проверены, повозкой, на которой я сидел, управлял помощник Манина и, улучив момент, я незаметно соскользнул с нее и скрылся в ближайшем кустарнике. Выждав некоторое время и убедившись, что Степан пересек рубеж и поскакал по дороге на Вильно, а манинский обоз с Ивашкой и нашими людьми двинулся по другой дороге, я быстро вернулся на порубежный переход. Я хорошо знал там одного человека, который торговал лошадьми, денег у меня с собой было достаточно, я купил самого быстрого коня и, недолго думая, отправился вдогонку за Степаном. Я догнал его, когда мы приближались к какому–то городку, и там меня постиг сокрушительный удар. Степан двинулся в харчевню и я, держась на некотором расстоянии, но все же недалеко, чтобы не потерять его в толпе, следил за ним. Войдя в помещение, он размотал тряпку, закрывающую лицо и тут я испытал первое потрясение. Это был вовсе не он. У человека, которого я сейчас видел было совсем молодое лицо, Степан же старше меня на пять лет, он твоего возраста, Василий Иванович! Но одновременно с этим, как только он заговорил с хозяином харчевни, заказывая себе еду, я не испытывал ни малейшего сомнения, что это он. Тогда, давно, в Березках, когда вы уехали, я много раз слышал его голос. Он на моих глазах выздоравливал, и часто беседовал с отцом, матерью и со мной, да и потом в Тришине я помню его хорошо — это был, несомненно, Степан, но лицо у него было совсем другое…

Слушая Ерему, Медведев вдруг вспомнил, что однажды он тоже испытал нечто подобное, и было это…

— Извини, что перебью, Ерема, а скажи–ка мне, когда случилось несчастье под Берестьем с твоими родителями? Ты не помнишь?

— Как не помнить? Прекрасно помню. Это было 9 марта 1480 года.

Медведев напряженно вспоминал.

Да, верно. Всадник, который так напомнил мне Степана, ехал навстречу — в сторону Берестья, и было это именно в начале марта…. Я, не застав князя Бельского в Горвале, направлялся в Кобрин…. Неужели это возможно? Неужели человек может поменять лицо?

— Продолжай, Ерема.

— Признаюсь тебе откровенно, Василий Иванович, я догонял Степана для того, чтобы, улучив удобный момент, убить его и отомстить за совершенные им злодеяния, но сейчас я ощущал некоторую растерянность. А вдруг это все же не он? Быть может, это удивительное совпадение, и совсем другой человек говорит как он, ходит как он и жесты у него похожие? Не зная, что делать, я решил проследить за этим человеком с тем, чтобы найти какие–то доводы, подтверждающие или опровергающие мои подозрения. Так мы доехали до Белой, и предполагаемый Степан отправился прямо ко двору князя Семена Бельского, что начало подтверждать мои подозрения. Боясь чем–либо выдать себя, я был очень осторожен и поступил правильно, выяснив вскоре, что все подходы к дому князя Семена Бельского тщательно охраняются не только вооруженной стражей, но и переодетыми людьми, выдающими себя за случайных прохожих. Я очень надеялся, что, проникнув каким–либо образом в дом и услышав хоть какие–то разговоры, я бы узнал что–нибудь новое, но проникнуть за ворота хорошо охраняемого дома князя было совершенно невозможно. Мне оставалось лишь ждать, не спуская глаз с ворот. И я дождался. Через двое суток предполагаемый Степан с лицом снова замотанным, но теперь уже в другую тряпку, выехал на рассвете верхом и помчался в сторону Вильно. Я последовал за ним, держась на почтительном расстоянии, но ни на минуту не упуская из вида. Здесь в Вильно он направился в некий, должно быть, хорошо ему известный дом, откуда вышел только через три месяца…. Если б ты знал, Василий Иванович, как я провел это время! Как хорошо, что у меня были деньги. Кем только я не был, околачиваясь вокруг дома, принадлежащего известному лекарю Корнелиусу Моркусу. Отец и мать не раз упоминали это странное имя, и оно застряло в моей детской памяти. Кое что стало постепенно проясняться и, наконец, я получил неопровержимое подтверждение своих догадок. Я провел долгих три месяца непрерывно наблюдая за домом. Я выяснил, что у доктора Моркуса есть двое постоянных учеников и помощников — Витас и Йонас — они довольно часто выходили из дому то за покупками, то по разным делам. И вот однажды судьба повернулась ко мне лицом, когда они вышли вместе и, неторопливо беседуя, отправились на рынок. Я сумел незаметно в толпе приблизиться к ним сзади настолько близко, чтобы слышать их разговор. Вот в этом–то разговоре и прозвучало прямое и недвусмысленное упоминание имени: «А этому когда повязки с лица снимать будем?» — спросил Витас. — «Степану Ярому, что ли? На днях. Корнелиус сказал, что скоро можно, да я и сам смотрел — швов уже не видно» — ответил ему Йонас. Больше ничего ценного я не узнал, но этого было вполне достаточно. Теперь не оставалось никаких сомнений, что это Степан. Более того, стало ясно, что доктор Моркус делает какие–то операции, которые изменяют лицо. Поэтому, когда, наконец, он вышел из дому в сопровождении доктора Корнелиуса, и лицо его было совершенно другим — на этот раз не молодым, но притягательным, хотя и зловещим, я сразу узнал его. Можно изменить лицо, но голос, привычные движения, манеру ходить и двигаться изменить нельзя…

Ерема подробно рассказал Медведеву о том, как он следил за прогулками доктора и Степана, о том, как врач и пациент навещали несколько раз князя Четвертинского, и завершил свой рассказ так:

— За все это время я очень много думал о родителях, их тайной вере, о Степане, докторе и всех этих страшных и опасных людях. Нет, я не испугался, но я понял, что я не справлюсь сам. Тем более что Степан ни на минуту не остается один. И вот, наконец, вчера он, старый князь Четвертинским и дюжина его слуг отправились в Белую. Вместе с князем Семеном Бельским они намерены несколько месяцев разрабатывать какой–то план. Из обрывков разговоров, которые мне удалось услышать, я понял только то, что они готовят сложную военную операцию, вроде захвата какого–то замка или имения, где ожидают встретить серьезное вооруженное сопротивление…. Одно только известно точно — ближайшие три месяца они будут находиться в Белой. Я с самого начала знал, что ты здесь, Василий Иванович, но хотел придти лишь после того, как узнаю как можно больше. И вот я пришел и рассказал, все, о чем узнал.

Медведев некоторое время молчал, напряженно размышляя.

— Спасибо тебе, Ерема, — сказал он, наконец. — Возможно, что своим открытием тайны лица Степана и связи между собой всех этих людей, ты оказал важную услугу не только мне…. Я думаю, сделаем так: сегодня ты переночуешь у нас, завтра мы еще поговорим, а потом я напишу Манину письмо. Я сообщу, что ты выполнял мое секретное задание. И ты всем нашим так же говори, чтобы они тебя ни о чем не расспрашивали, тем более что это правда — я давно ищу этого Степана, и ты мне в этом очень помог. А теперь ступай и скажи Алеше пусть зайдет ко мне. Сам же выспись, как следует, и с утра возвращайся домой. Успокой жену и всех остальных, а то Манин, когда тебя хватится, скажет Ивану. Иван посоветуется с Микисом, они начнут тебя искать и неизвестно чем это кончится. Я напишу утром письмо, в котором сообщу своему сыну, что ты выполнял мое тайное поручение, чтобы тебя никто ни о чем не расспрашивал.

Ерема вышел и тут же вошел Алеша. Он внимательно посмотрел на Василия и подумал, что со времени похищения покойной Анастасии Картымазовой он никогда больше не видел Медведева таким суровым и сосредоточенным.

После долгой паузы Василий вздохнул и сказал;

— Садись, Алеша, кажется, у нас появилось неожиданная и весьма непростая проблема. Я хочу посоветоваться с тобой о том, как лучше ее разрешить…

Однако, Медведев зря беспокоился, о том, что его сын Иван, посоветовавшись с Микисом, начнет разыскивать пропавшего Ерему.

Ивану к тому времени было уже не до Еремы.

У него начиналась СВОЯ, жизнь полная тайн и приключений.

Каждый проходит свой путь сам.

Часть вторая

НИТЬ СУДЬБЫ

Глава первая

НЕНАПИСАННЫЕ ХРОНИКИ ОТЦА МЕФОДИЯ

Июль 1497 г.

Отец Мефодий, отслужив заутреню, уселся на лавку, открыл маленьким ключиком, который всегда носил с собой на шее, сундук, вынул оттуда свои тетради, чистые листы бумаги, и начал точить гусиное перо, обдумывая тем временем, то, что ему предстояло сегодня записать…

А подумать было над чем, потому что в последнее время произошел ряд событий, которые, вероятно, будут иметь огромное значение для всего Московского княжества, и он, скромный провинциальный служитель церкви, удостоился чести принять в них некое участие….

Мефодий заточил перо, но вместо того чтобы писать, углубился в воспоминания…

После отъезда из имения Медведева–старшего жизнь плавно текла своим чередом, и на протяжении последних полутора лет не произошло никаких особо важных событий, которые удостоились бы внесения в «чистовую» книгу. Ну, а в «черновую» Мефодий заносил всякие мало–мальски интересные события и происшествия вроде рождения сына Михаила у Филиппа Бартенева и его молодой супруги Дарьи, крещеной татарочки, которая раньше звалась Чулпан. Или вот, например, имевшего место несколько месяцев назад странного исчезновения одного из людей, работавших у купца Манина.

Но потом вскоре после нынешнего Рождества произошло сразу два очень важных события, об одном из которых не только можно, но и нужно было написать, зато второе относилось к разряду тех, о которых не только писать, но и даже говорить ни с кем не следовало бы.

Пытаясь восстановить в памяти, с чего все началось, Мефодий припомнил пришедшее с голубиной почтой краткое сообщение из Волоколамска. Иосиф писал, что вскоре Мефодий будет приглашен в Москву для оказания помощи в списывании важного документа, который сейчас готовит великокняжеская канцелярия, но по дороге пусть он заедет в Аристотелевку и вместе с хорошо ему известными молодыми дворянами выслушает того, кто принесет им определенную весть. При этом Иосиф рекомендовал Мефодию благословить молодых людей на их начинания, а у них, вероятно, возникнет такая потребность. Все это выглядело очень загадочно, и за долгие годы полного взаимопонимания в переписке с Иосифом, Мефодий впервые ощутил чувство беспокойства от непонимания задачи. Однако он успокоился, прочтя последние слова Иосифа: «…время все объяснит», поняв, что Иосиф лишь предупреждает его о каких–то готовящихся событиях, которые со временем прояснятся.