Нить судьбы
Шрифт:
— Минуточку, — сказал Макар Зайцев и все увидели как его лицо на глазах бледнеет, — мне пришла в голову одна мысль….Я поделюсь ею, но позже… Филипп, если больше нет вопросов к Онуфрию Карповичу, может, послушаем Микиса?
Филипп поглядел на Федора Лукича и Леваша. Те кивнули.
— Спасибо за помощь, Онуфрий Карпович, — сказал Бартенев, — Будешь выходить — пригласи Микиса.
Через минуту высокий, крепкий, смуглый, чернобородый Микис, выглядящий гораздо моложе своих шестидесяти пяти лет, сидел на месте Манина.
— Позволь мне спросить Микиса первому, — обратился Леваш к Филиппу, — это мелочь, но она меня очень интересует.
— Конечно! — согласился Филипп.
— Скажи, Микис, — сощурился Леваш, — не видел ли ты случайно, наших ребят пару месяцев назад, когда
— Да так и было! — Подтвердил Микис — Они проехали мимо очень веселые и все со мной поздоровались.
— А не помнишь ли ты — была на Иване Медведеве шапка?
— Точно помню. Была. Он сорвал ее с головы помахал мне ею и надел снова.
Та–аак, — протянул Леваш, — очень интересно! Больше вопросов у меня нет. — И задумался.
Возникла пауза.
— Микис, — обратился к греку после некоторого молчания Филипп, — ты был другом Василия, намного раньше, чем его друзьями стали мы. Я много хорошего слышал о тебе от него. А впервые, я узнал твое имя одновременно с именем Медведева. Стрела проткнула меня насквозь, пройдя рядом с сердцем, рана воспалилась, и я, быть может, не выжил бы, не появись тут Василий. Он дал Лукичу чудодейственную мазь из трав, а делать эту мазь, как он подчеркнул, научил его ты. Благодаря этой мази я быстро встал на ноги, а впоследствии Василий научил меня изготавливать ее по твоему рецепту, и она еще много раз делала свое доброе дело. Мы ее так и называли «мазь грека Микиса». Ты с малых лет воспитывал и младшего Медведева — Ивана и любишь его как родного внука. Я знаю, что Василий, уезжая в Литву на службу Великой княгине Елене, назначил Ивана полноправным владельцем Медведевки, и я, наконец, знаю, что Иван, уезжая три дня назад, назначил тебя управляющим имением до его возвращения. Я почти уверен, что тебе одному он сказал, или хотя бы намекнул, куда и зачем отправляется. Как вскоре оказалось, он уехал не один. Вместе с ним уехали наши дети. Мы очень обеспокоены, потому что они уехали тайно и, вооружившись до зубов — не на прогулку, значит. И вот сейчас, во имя нашей дружбы, во имя твоей дружбы с Василием, во имя твоей любви к нему и сыну его Ивану, скажи нам все, что тебе известно — быть может, еще не поздно предотвратить какое–то несчастье!
Микис некоторое время молчал, опустив голову, а когда поднял ее, все увидели, что в глазах у него стояли слезы.
— Вы не поверите, — очень тихо, почти шепотом, произнес он, — но я, действительно не знаю. Он ничего не сказал мне. Третьего дня Иван…. Иван Васильевич… пригласил меня на рассвете и сказал примерно так: «Микис, я уезжаю по очень важному делу, о котором не могу тебе ничего сказать, потому что поклялся хранить молчание. Я назначаю тебя управляющим нашей землей и нашим имуществом до моего возвращения, либо, до возвращения батюшки, если он приедет ранее меня. Тебе лучше других известно, — продолжил он, — как много неожиданностей таит в себе жизнь воина, а потому на всякий случай оставляю тебе запечатанное моей печатью письмо, которое разрешаю вскрыть только после моей смерти, засвидельствованной не менее чем двумя лицами, либо после десяти лет моего невозвращении, если всякий слух о моей судьбе сгинет. Передав мне это письмо на хранение, он сел на коня и уехал.
Старые друзья снова многозначительно переглянулись, Зайцев побледнел еще больше, и на этот раз тоже выпил стопку водки вслед за Картымазовым и Левашом.
— Они всегда были такие, эти Медведевы, — вздохнув, сказал Микис, — Покойный батюшка Василия, бывало, помню, соберет свой отряд и говорит — «Всем выспаться, вина, меда вечером не пить, с утра ничего не есть, на рассвете выступаем!» Куда, зачем — никогда не говорил заранее. Только когда уже выезжали утром — давал каждому указания что ему делать в том или ином случае и тогда только выяснялось, как далеко и по чью голову идем…. А Василий — разве не такой же? Он ведь до последней минуты скрывал, что в Литву поедет. Яблоко от яблони недалеко падает — вот и сын его такой же… Молчание он хранить поклялся …. Да думаю, просто отговорка это — чтоб я не расспрашивал, зная, что батюшка его, Василий, просил меня присмотреть за первенцем.
— Вот что, Микис, — сказал Картымазов, — если дети по молодости и неразумению ввязались в какую–то авантюру и, если вследствие этого им, быть может, грозит смертельная опасность — долой любые препятствия, которые могут помешать нам остановить и спасти их! Я думаю, ты должен дать нам это письмо! Мы прочтем его пока Иван еще надеюсь жив, чтобы не пришлось потом читать это письмо ПОСЛЕ его смерти!
Микис встал.
— Дорогие друзья, — сказал он. — При всем моем уважении, при всей любви к вам я не могу этого сделать. Я могу лишь сказать вам, как сказал когда–то Великому московскому князю, когда он хотел проникнуть в покои своей несовершеннолетней супруги — Микис вынул из ножен свой короткий греческий меч, тот самый, старый меч, с которым охранял свою давно покойную госпожу, великую княгиню Марью, и протянул его друзьям через стол рукояткой вперед. — Возьмите этот меч и убейте меня. Только после этого вам удастся получить письмо Ивана Медведева.
Старые друзья молча смотрели на него.
Грек Микис со звоном вложил меч в ножны, низко поклонился и вышел.
После длинной паузы Леваш обратился к Зайцеву:
— Ну, говори, Макар, что там пришло тебе в голову…
Зайцев вздохнул и начал говорить.
— Помнишь, Лукич, в году восьмидесятом, когда мы с тобой были в войске покойных уже ныне братьев великого князя Бориса Волоцкого и Андрея Большого, мне поручили сопроводить их жен из Витебска, где они пережидали, когда кончится вся эта заварушка.
— Хорошо помню! — ответил Картымазов. — Тебя послали за ними, а меня в Москву.
— Совершенно верно, — продолжал Зайцев. — Так вот когда мы возвращались, во время одного из привалов, перекусывая в березовой рощице, княгиня Ульяна сказала своей золовке: «А ты знаешь, я случайно повстречала в Витебске своего бедного дальнего родственника Ивана Лимонова, а живет он очень бедно в своем захудалом имении в Белоозерске. Так вот этот Лимонов похвастался, как ему повезло — оказывается Софья–то, золовушка наша московская сбежала на Белоозеро с частью казны великокняжеской, и там, на месте, эту казну куда–то прятали и его к этому делу привлекли, так что он прилично заработал, а при случае рассказал, что хитрая Софья большую часть казны спрятала отдельно, чтоб даже ее супруг Иван не знал об этом. Ты видишь какая! Небось, для сына своего новорожденного Василия приберегла на будущее!» Я хорошо запомнил этот разговор, потому что был очень удивлен и решил что это просто завистливые женские сплетни. Я не знал тогда, а только потом после Великого стояния на Угре узнал, что великий князь из боязни, что Ахмат все–таки возьмет Москву, действительно всю казну с Великой княгиней на север направил и в разных местах спрятать велел!
Леваш с такой силой хлопнул себя по лбу, что все вздрогнули.
— Конечно! — воскликнул он — Ведь Аристотелев получил свою землю прямо из рук Великой княгини Софьи! Он — ее человек! И у него в гостях во время масленицы они там все о чем–то сговорились! И гонец от него прискакал вовсе не из–за шапки!
— Я боюсь, — тихо сказал Зайцев, что «Василий» — это сын Софьи, «казна» — это та самая часть, о которой говорила княгиня Ульяна, а прямая дорога на Белоозеро лежит через Клин.
— И если они попадутся, — сказал Леваш — им отрубят головы, как изменникам и всем нам тоже не поздоровится. Я целовал крест служить великому князю, но не великой княгине! — воскликнул он.
— Я тоже! — Невольным хором ответили Филипп, Картымазов и Зайцев.
Картымазов встал, выпил очередную рюмку и сказал:
— Теперь речь идет уже не о наших детях! Мы целовали крест на верность, и присягу свою должны выполнить. Я думаю, что Макар точно догадался — их втянули в заговор, и они двинулись в сторону Белоозера! Но они еще не настолько ловки, чтобы не оставить никаких следов! Мы их догоним, и остановим, прежде чем они что–нибудь натворят! Два часа на сборы и в путь! Никому — ни слова! Встречаемся на медведевской заставе у монастыря. К вечеру будем в Медыни — там заночуем — и на рассвете в Клин!