Ниже бездны, выше облаков
Шрифт:
– Какое дело? – не поняла я.
– Ну здрасьте пожалуйста! Мы же вчера обсуждали у Ольги. Забыла? Что, совсем память отшибло? Мы решали, как с новеньким разобраться. Ладно, слушай. Класс поддержал наше предложение. Единогласно. Можешь сегодня в себя приходить, мы сейчас пока сходим осмотрим место, а завтра…
У меня внутри всё похолодело. Как я могла такое забыть?! Ведь и правда у Лукьянчиковой Женька говорила, что пора Диму «прописать». А я слушала её вполуха, потому что озабочена была только одним – как бы себя не выдать, как успокоиться, а потом меня и вовсе развезло. Но слово «прописка» где-то на подкорке, ну или где там, всё-таки отложилось.
Вообще, в нашем классе, сколько
Совсем другое дело – прописка «по-чёрному». Её устраивают тем, кто только пришёл и уже успел серьёзно проштрафиться перед классом или же просто с первого взгляда очень не понравился. Пока случаев с «чёрной» пропиской было всего лишь два, последний – самый жёсткий – с Кристиной Волковой. Хотя она и девочка. Да и вообще её не прописывали, а судили. Словом, чёрт их разберёт, эти правила и обычаи, которые навязала всем наша ненормальная Запевалова.
Но я прекрасно помню, как первая «чёрная» прописка плавно перетекла в постоянную травлю, которая продолжалась, пока тот бедняга от нас не выбыл. И вот теперь подобную участь готовят Диме! Запевалова, как она сказала, наблюдала за ним несколько дней. Выяснила его маршрут, прямо по часам и минутам, и предложила перехватить Диму по дороге из школы, а там уж разобраться с ним.
– Я всё вычислила, – сообщила Женька. – После школы он не сразу идёт домой. Ещё какое-то время болтается с Манцур, иногда провожает её, так что у нас в любом случае будет время преспокойно дойти и устроиться на месте. Нам повезло, что он срезает дорогу через гаражи в Пожарном переулке. Тихо, безлюдно, есть где спрятаться – в общем, лучше не придумаешь. Там мы его и подождём.
Я металась, места себе не находила. Хотела предупредить его, но как? Ни номера, ни адреса Димы я не знала. Не к Аните же обращаться, в самом деле. В конце концов решила, что напишу записку и в школе как-нибудь украдкой передам ему.
Записку для Димы я писала, наверное, дольше, чем сочинение по роману Толстого «Война и мир». Никак не могла подобрать нужные слова. Потом ещё ломала голову, обратиться к нему по имени или нет. В итоге текст получился таким: «Сегодня после уроков тебя ждёт засада в Пожарном переулке». Звучит нелепо, да, особенно эта дурацкая «засада», но ничего лучше всё равно не придумалось.
Однако осталось самое трудное – улучить момент и передать ему записку так, чтобы никто не заметил.
Первый урок прошёл, закончилась перемена, потом второй, третий, а удобный случай так и не подворачивался. В середине четвёртого урока, это была алгебра, Дима попросился выйти. Я – следом. Казалось бы, чего проще – окликнуть да быстренько отдать. На меня же опять напал какой-то морок. На ватных ногах я плелась за ним по коридору, он дважды оглянулся, потом остановился.
– Что ты за мной ходишь?
Это было первое, что он мне сказал с момента нашей встречи. Не самая приятная фраза,
– Слушай, оставь меня в покое по-хорошему. Не надо за мной ходить.
Тут я хотя бы про записку вспомнила и торопливо всучила ему крохотный квадратик. И тогда произошло что-то непостижимо чудовищное. Он ухмыльнулся, неприятно так, даже не ухмыльнулся, а скривился. Взял мою записку и, глядя прямо мне в глаза, порвал её и бросил. Не прочитав, не развернув даже. И сказал при этом одно-единственное слово:
– Ясно?
А потом неспешно двинулся дальше, как ни в чём не бывало. Я же стояла как замороженная, не в силах пошевелиться, ничего не понимая. Ну а когда наконец смысл всего этого до меня дошёл… Дыхание перехватило, словно острый кол вогнали в грудь. Невыразимое горе вперемешку со жгучим стыдом обрушилось на меня лавиной, раздирая в клочья моё бедное сердце, которое до сих пор колотилось как бешеное. Хотелось кричать, вопить во всю глотку. Я помчалась в подвал, там в пыльном, тёплом полумраке и абсолютном одиночестве вовсю дала волю чувствам. Рухнула на колени и завыла в голос. Мама, мама, мамочка!
Выла долго, до икоты, до изнеможения. Выла, пока какой-то мужик в синей спецовке, видимо, сантехник, не тронул меня за плечо.
– Ты чего, дочка? Кто-то обидел?
Я помотала головой. В другой раз я, наверное, перепугалась бы до смерти, не самого сантехника, естественно, а того, как он незаметно подошёл. Ну и смутилась бы тоже. А тут – всё до фонаря. Кроме нестерпимой душевной боли, я вообще ничего не чувствовала и ни о чём думать не могла. Даже если бы этот мужик оказался вдруг маньяком, мне и то, кажется, было бы всё равно.
– А чего так убиваешься? Случилось что-то? Может, помочь надо?
Я опять помотала головой, но между тем постепенно утихла. Наревевшись, выползла на свет, обессиленная, полностью раздавленная. Увидела своё отражение в зеркале вестибюля – уродина, жуть! Волосы из заколки выбились и растрепались, будто меня за них оттаскали как следует. Отдельные прядки прилипли ко лбу. Коленки в пыли. Лицо багровое, распухшее, нос лоснится. Фу!
Хорошо, что шёл урок и никто меня такой раскрасавицей не видел. Я наспех затянула новый хвост, ополоснула под краном лицо, отряхнулась, но всё равно видок был такой, что лучше никому на глаза не показываться.
Хотела пойти домой, но вспомнила, что оставила вещи в кабинете: я же отпросилась выйти «на минутку». Посмотрела на часы – скоро должен был закончиться следующий, пятый урок. И тут меня осенило – в сумке лежит мой дневник! Если его кто-нибудь из наших прочитает, мне – конец! Внутри всё похолодело. Не дожидаясь звонка, я побежала в кабинет математики.
Вызвала математичку в коридор, сказала, что мне стало плохо, потому и не вернулась. Та поверила – ещё бы, на меня посмотришь, и никаких доказательств больше не надо. Она даже пробормотала какие-то сочувственные слова. Однако насчёт моих вещей ничего вразумительного ответить не смогла: кто-то забрал, а кто – не заметила. Меня аж затошнило от ужаса. Побрела на биологию, где по расписанию сидели наши. Минуты до звонка тянулись мучительно долго, и мне оставалось лишь гадать, всплыл мой дневник или пронесло.