Ниже нуля
Шрифт:
– Для чего? – спрашиваю я.
– Ты будешь картошку?
– Не мог бы ты, так сказать, перейти к делу?
– На аборт кое-кому. – Он откусывает кусок чизбургера, берет испачканную кетчупом салфетку, кладет ее на стол позади нас.
– На аборт?
– Да.
– Кому?
Следует долгая пауза, Джулиан говорит:
– Одной девушке.
– Я так и подумал. Но кто она?
– Она живет с друзьями в Уэствуде. Послушай, ты можешь одолжить или нет?
Я смотрю на людей, гуляющих по первому этажу «Галерии», представляю, что бы произошло, если бы я полил их кока-колой.
– Да, – наконец отвечаю я. – Кажется, могу.
– Ага. Это отлично, – с облегчением говорит Джулиан.
– А что, у тебя нет денег? – спрашиваю я. Джулиан кидает на меня взгляд и говорит:
– Ну, сейчас нет. Потом – да, но, м-м, знаешь, будет уже поздно. А я не хочу продавать «порше». То есть это будет облом. – Он делает длинную паузу, ковыряет пальцем чизбургер.
– Просто на аборт?
Он деланно смеется.
Очень сомневаюсь, говорю я Джулиану, что надо продать «порше», чтобы заплатить за аборт.
– Ну, зачем на самом деле? – спрашиваю я.
– Что ты хочешь сказать? – говорит он, уходя в глухую оборону. – На аборт.
– Джулиан, это слишком большие деньги для аборта.
– Ну, доктора дорогие, – медленно, неубедительно произносит он. – Она не хочет обращаться в одну из этих больниц. Я не знаю почему. Просто не хочет.
Я вздыхаю, откидываюсь на стуле.
– Клянусь богом, Клей, они на аборт.
– Джулиан, да ладно.
– У меня есть кредитные карточки и счет, но я думаю, родители их заморозили. Мне нужны наличные. Ты дашь деньги или нет?
– Да, Джулиан, дам, я просто хочу, чтобы ты сказал на что.
– Я сказал.
Мы встаем, начинаем гулять вокруг «Галерии». Улыбаясь нам, мимо проходят две девушки. Джулиан улыбается в ответ. Мы останавливаемся у какого-то магазина панк-одежды, Джулиан отыскивает пару полицейских ботинок и рассматривает их.
– Вот эти клевые, – говорит он. – Мне нравятся.
Он кладет их обратно, принимается грызть ногти. Берет ремень, черный, кожаный, разглядывает его. Я вспоминаю, как в пятом классе после школы Джулиан играл со мной в футбол и как на следующий день, на одиннадцатилетие Джулиана, мы с ним и Трентом ходили в «Волшебную гору».
– Помнишь пятый класс? – спрашиваю я. – Спортивный клуб, после школы?
– Не помню, – отвечает Джулиан.
Он берет еще один кожаный ремень, кладет обратно, и мы уходим из «Галерии».
Тем же вечером, после того как Джулиан сказал, что ему нужны деньги, попросив завезти их через два дня, я возвращаюсь домой; звонит телефон, это Рип, который спрашивает, виделся ли я с Джулианом. Я отвечаю: «Нет». Рип спрашивает, не нужно ли мне чего. Я говорю, мне надо четыре грамма. Он долгое время молчит, затем говорит:
– Шестьсот.
Я смотрю на плакат Элвиса Костелло, потом в окно, потом считаю до шестидесяти. К концу счета Рип так ничего и не произнес.
– Хорошо? – спрашиваю я.
– Хорошо, – говорит Рип. – Завтра. Может быть.
Я встаю, еду в магазин пластинок, прохожу через воротца, просматриваю стеллажи. Не нахожу ничего нового, чего бы я хотел. Беру несколько пластинок, разглядываю конверты и не успеваю оглянуться, как проходит час – на улице почти темно.
В магазин заходит Спит, я едва не подхожу к нему поздороваться, спросить о Ким, но замечаю у него на руке дорожку уколов и выхожу из магазина, не уверенный, что Спит меня вообще вспомнил бы. Подходя к машине, вижу идущих навстречу Алану, Ким и еще блондинистого рокабильщика по имени Бенджамин. Сворачивать поздно, поэтому, улыбаясь, я иду к ним, и вчетвером мы оказываемся в каком-то суси-баре в Студио-Сити.
В суси-баре в Студио-Сити Алана в основном молчит. Она все время смотрит на свою диет-колу, закуривает сигареты, тушит после нескольких затяжек. Когда я спрашиваю ее о Блер, она, взглянув на меня, отвечает:
– Ты правда хочешь знать? – И мрачно улыбается: – Похоже, тебя на самом деле волнует.
Я отворачиваюсь, слегка торкнутый, беседую с этим Бенджамином, который ходит в Оуквуд. Кажется, угнали купленный ему отцом БМВ, он без остановки мелет о том, как ему повезло, что нашел новый «БМВ-320» такого же оттенка зеленого, как тот, что был. Он говорит:
– То есть я не могу поверить, что нашел ее. А ты?
– Нет. Не могу, – отвечаю я, кидая взгляд на Алану.
Ким кормит Бенджамина кусочками суси, он отхлебывает глоток сакэ, которое получил по фальшивому документу, заводит разговор о музыке.
– Новая волна. Пауэр-поп. Примитивная музыка. Все это херня. Рокабилли – это да. Я не имею в виду халявщиков типа Stray Cats, я имею в виду настоящее рокабилли. Собираюсь вот в апреле в Нью-Йорк посмотреть на рокабилльную тусовку. Хотя не уверен, что она будет там. Наверно, она будет в Балтиморе.
– Да, в Балтиморе, – соглашаюсь я.
– Я тоже люблю рокабилли, – говорит Ким, вытирая руки. – Но я все еще торчу с Psychedelic Furs, и мне нравится новая песня Human League.
Бенджамин говорит:
– Human League давно отстой. Пройдены. Кончились. Ким, да ты вообще не в курсе.
Ким пожимает плечами. Я думаю, где Димитрий и по-прежнему ли Джефф торчит с каким-то серфингистом в Малибу.
– Нет, я хочу сказать, ты правда не знаешь, – продолжает он. – Могу спорить, даже не читаешь «Фейс». А надо бы. – Он вновь раскуривает сигарету.
– Надо.
– Почему надо? – спрашиваю я. Бенджамин смотрит на меня, проводит пальцами по своему помпадуру и произносит:
– Иначе станет скучно.
Я киваю, договариваюсь с Ким встретиться позже у нее с Блер, еду домой, потом с матерью обедать. Вернувшись домой, долго стою под холодным душем, сажусь на пол кабины, подставляя себя под напор воды.
Приехав к Ким, обнаруживаю у нее Блер с «юрденсоновским» пакетом на голове. Когда я вхожу в комнату, она вздрагивает и, обернувшись, приглушает музыку.