Низушка айсберга
Шрифт:
Уже не боль утраты – боль чего-то большего, чем может вынести душа.
Хожу по городам, ищу архив – еще один архив с надписью ХРАНИТЬ ВЕЧНО.
Потому что – я спрятал память о том вечере, и, побоявшись чего-то, спрятал память о том, как можно спрятать память: вот так же запек рецепт в хлебец и положил его в какой-то башне в каком-то городе.
И не помню – в каком…
Ищу рецепт – чтобы снова запечь память о тебе,
Занавес
Цокают каблучки.
Этот звук ни с чем не спутаешь, цокают в переулке каблучки, все сжимается внутри, в джинсах становится жарко-жарко, знаю этот жар, хорошо знаю, еще с того, с первого раза, когда там, с Альфией, еще там, в степи, в безымянной деревушке, в холодном бараке…
Цокают каблучки. Кровь ударяет в голову, горячая, жгучая, кажется, вот-вот разорвет голову, брызнет фонтаном… схожу с ума, с ума схожу, да сойдешь тут с ума, когда я последний раз… не помню, когда я последний раз, в этом городе не то, что последний раз забудешь, тут самого себя забудешь, потеряешь в переходах метро, в переулках, на базарах, в море огней…
Выныривает из темноты, вон она, полуодетая, все они здесь полуодетые, лицо открыто, выкрашено чем-то ярким, манящим, перебирает голыми ногами, что ты делаешь со мной, исчадье шайтана, что ж ты со мной делаешь… Сама хороша, все они здесь хороши, глазками стреляет, только и ждет, кто бы ее…
Кровь разрывает тело, бьется, пульсирует, ищет выход.
Видит меня, ускоряет шаг, вр-рёшь, не уйдёшь…
Зажимаю ей рот, ты еще каблуками поотбивайся, коза ты драная, кидаю на асфальт, прижимаю к земле, лица она моего не видит, не видит, черта с два потом опознает, они вообще лица не различают…
Кровь колотит в голову, сильнее, сильнее, это не я, это кровь, кровь, кровь моя во мне говорит, ничего не слышу, кроме грохота крови, ничего, ничего…
– Ты чё делаешь, охренел?
Голос сзади, кто-то со всего размаху бьет по ребрам, а-ах, ты так, получай… Выхватываю верный свой кинжал, кто-то сжимает мою руку, кто-то вонзает мое же лезвие мне в грудь…
– Стоп, стоп, стоп…
Режиссёр хлопает в ладоши. Я так и знал, не понравится, и черт его пойми, что ему не так, кинжалом не так взмахнул или девку не так завалил…
– Нет.
– А… как надо?
Спрашиваю на всякий случай. Уже знаю, не ответит, он никогда не отвечает, делает вид, что не услышал, не увидел, что меня вообще тут нет.
– Не пойдёт… не пойдёт…
Сокрушается так, будто я невесть что натворил. Ну да, натворил, конечно, так что ж теперь…
– Может… по-другому попробуем? – спрашиваю с надеждой.
– Ну давайте… по-другому…
Выныриваю из метро, из толкучки, из давки, чего они все туда набились, мёдом, что ли, намазано… А я чего туда набился, чего я, того же и они все… В переходе полиция столпилась вокруг бомжа, вон он лежит, скукоженный, все верно, у нас про бомжей вспоминают только когда они умирают…
Все еще не могу привыкнуть к многоголосой толпе, к суете, к людям, откуда их столько… сколько их, куда их гонят, что так жалобно поют…
Ничего, живут же как-то люди… Есть ли жизнь после армии… Оказывается, есть, еще надо разобраться, какая, что, к чему… куда и зачем.
Сворачиваю в проулок, я здесь какой-то чужой в толпе, все спешат, все опаздывают, мне одному спешить и опаздывать некуда… Надо бы устроиться куда-нибудь, хоть куда-нибудь, просто неприлично в этом городе никуда не спешить и никуда не опаздывать…
Иду в проулок, поскальзываюсь на слякоти, ай-й, с-суки, опять своей соли понасыпали, в глотку бы вам этой соли насыпать… В проулке что-то шевелится, пьяные, что ли… нет, парочка, он и она, совсем уже… а чего в проулке-то, давайте сразу на Красной Площади… Уже хочу свернуть куда подальше, девчонка отчаянно брыкается…
Вот, блин…
Вот оно что…
Уже не я ору, уже что-то во мне орет,
– Ты чё делаешь, охренел?
И не я бью, нога на автомате впечатывается ему в рёбра, ага, подскочил, очи черные, очи страстные… И не я вижу нож, рука сама выворачивает ему руку, прихожу в себя, когда лезвие уже вонзается ему в грудь…
Ай-й-й, молодец, сержант, зря я его в унитазе утопить мечтал, хорошо натаскал нас…
Оборачиваюсь. Стадо парней смотрит на меня, ну то вытаращились, да, убил его, убил, а видели, что сделал… девчонка поднимается с асфальта, бормочет что-то про милицию…
– Это он её? – спрашивает здоровый качок с мутными глазами.
– Он…
– Охренели…
– Вооще…
Конец ознакомительного фрагмента.