Низверженное величие

Караславов Слав Христов

24

Прием на яхте «Розовое будущее» закончился. На этот раз были приглашены не только видные игроки, но и городские тузы, однако веселья не получилось. Тузы были сильно озабочены. Всюду говорили о продолжающемся выравнивании линии фронта. Русские уже достигли Дуная, в воздухе нагнеталась невидимая тревога. Борису Развигорову казалось, что все эти господа спали с уложенными чемоданами, готовые к бегству в староболгарские земли. Некоторые, зная свои грешки, смотрели и дальше: подумывали, например, о Турции. В течение вечера на яхте то тут, то там вспыхивали приглушенные споры о Втором фронте союзников, о новом немецком оружии, но и они угасли, подавленные всеобщим унынием. Играли неохотно, пили мало. Первым поднялся начальник гарнизона, за ним последовали остальные видные личности. Господин Чанакчиев захмелел в самом начале вечера и отправился спать.

Вокруг

круглого столика остались только госпожа Чанакчиева, капитан и Димитр Филчев. Сейчас он уже перестал играть роль преуспевающего парвеню, это был озадаченный человек, который думает о том, как бы спасти свою шкуру. Он обладал способностью издалека чуять приближение беды. Многое из недвижимости он уже продал и обратил в золото, то же сделала и его двоюродная сестра. Несколько раз она ездила в столицу и скупала земельные участки в Бояне. Пусть теперь хоть сотня бомб упадет на город — земля останется в ее владении. В сущности, женщина есть женщина. Какая бы власть ни пришла, она сможет встать на ноги, если у нее что-нибудь сохранилось на черный день. Вот только муж ей был ни к чему — очень уж стар. Впрочем, он сам отвечает за свои поступки. А она? Что будет с ней? Она никому ничего плохого не делала, никого никуда не выселяла, ничьих денег не присваивала, брала только то, что принадлежит ей. И все же пора перебираться в столицу. Пусть он сам тут разбирается.

Всю ночь они просидели возле круглого столика, так и не притронувшись к игральным костям.

Утро встретило их новостью. Муравиев сформировал новое правительство. Если уж обратились к нему, значит, дела действительно совсем плохи. В правительство вошли люди, многие из которых не имели четкой позиции. Наверху начали метаться. Позже город облетела весть о переходе румынской границы русскими. Она проникла в солдатские казармы, обошла орудийные расчеты. Борис не знал, что делать. Ему не хотелось появляться в Макри. В нем поселился страх. Солдаты смотрели на него косо. Едва ли они так скоро забудут допросы и расправы над своими товарищами. Он остался в городе, обедать пошел к госпоже Чанакчиевой, пили в большой гостиной, потом допоздна пробыли в ее спальне. Она теперь открыто демонстрировала свою связь с капитаном, надеясь, что муж потребует развода. Но Чанакчиев, поглощенный своими заботами и тревогами, не обращал на них никакого внимания. Борис с присущей ему грубостью решил вызвать его на скандал, спросив, не сердится ли он на них, на что Чанакчиев театрально поднял брови.

— За что же на вас сердиться, вы ведь молодые люди! — И больше ничего не добавил.

Ясно: у старика свои планы и он не собирается никого в них посвящать. Это вывело из терпения госпожу Чанакчиеву. Она поднялась и встала в дверях.

— Я думаю, что молодые люди не откажутся и от краденого золота.

Чанакчиева не шокировали манеры жены, он только бросил неуверенный взгляд на Бориса и пожал плечами.

— Но ведь ты уже получила свою долю.

— Я получила долю от своего супруга, но долю от еврейского золота я не получала.

Чанакчиева испугала решительность жены. В доме, кроме их троих, никого не было. Капитан тоже встал, шевелюра на угловатой его голове сверкала чернотой, как просмоленный гроб.

— Сколько? — спросил Чанакчиев.

— Два слитка.

— Хорошо…

Они проводили его до сейфа, но, надо сказать, внутрь не заглядывали. Два слитка полетели на широкое кресло. Чанакчиева забрала их. Капитан шел следом, словно хотел прикрыть ее сзади. Хотя страха они не испытывали. Никто не посмеет жаловаться. Сразу же возникнут тысячи вопросов. Да и кто знает, сколько еще таких слитков в сейфе. Но ничего. Пусть подавится. Им хватит. Чанакчиева заперла двери спальни. Они сели на кровать. Слитки золота отсвечивали мягким блеском. Первой опомнилась Чанакчиева. Глядя ему в глаза, она сказала:

— Ну, не хочешь ли меня прикончить?..

— Зачем? — не понял Борис Развигоров.

— Чтобы взять все…

— Неужели мы пали так низко?..

— Значит, все-таки любишь?..

— Не знаю, люблю ли, но ты мне подходишь как женщина… Ты незаменима…

— Спасибо. Этого мне еще никто не говорил, даже князь, все были пентюхи… — И она подтолкнула к нему один слиток. — Бери…

Борис пожал плечами.

— Бери, бери… Сейчас такие времена… Может пригодиться…

За два дня, проведенные вместе, они все продумали. Капитан Борис Развигоров твердо решил съездить в Софию, чтобы понять, что там происходит, но нужно получить разрешение начальства. Это взяла на себя Чанакчиева, и в тот же день ординарец командира части привез необходимый документ. У командира была даже просьба к капитану: лично доложить ему по

возвращении об истинной расстановке сил в столице. Он знал, что Борис служил в Генеральном штабе, и рассчитывал, что тот получит точные сведения.

Решили, что госпожа Чанакчиева поедет с ним. В сущности, они давно уже собирались в путешествие на ее машине. Она упаковала наиболее ценные вещи. То, что оставалось, обещал сохранить Димитр Филчев. Что можно было продать, она продала, не спешила расставаться только с яхтой. Надеялась, что тучи, возможно, рассеются и такое гнездышко, как яхта «Розовое будущее», снова соберет их всех. Она даже не предполагала, что больше не вернется в Кавалу, город стольких удачных для нее авантюр, город ее настоящей любви. Утром проехали Драму и Серее, а после полудня были уже в старых границах Болгарии. Путешествовали, как влюбленная пара, которая тратит деньги без счета и берет от жизни даже больше того, что дает ей сама. Капитан впервые пытался проявлять внимание к своей спутнице. «Уж не влюбился ли я?» — спрашивал себя этот эгоист и честолюбец. Эта женщина и вправду подходила ему. В ее больших, чуть выпуклых, разноцветных глазах всегда проглядывала необыкновенная возбужденность, ее чувственность граничила с сумасшествием — отсюда, наверно, и эта половая вакханалия. Капитан не любил читать, но встретил как-то это словосочетание в газетном фельетоне, и оно произвело на него большое впечатление. Половая вакханалия! Красивая, стройная, с гладкой шелковистой кожей, эта женщина сидела сейчас за рулем, и он вдыхал тонкий аромат ее духов с истинным наслаждением, словно видел ее рядом впервые в жизни. По пути они остановились переночевать. Гостиница была старой, с облупившейся штукатуркой, но они даже не заметили ее убожества. Их поездка смахивала на свадебное путешествие. Поздно вечером, уже засыпая, она сказала:

— Не к добру это…

— Что?

— Столько счастья сразу…

Он ничего не ответил, потому что не имел абсолютно никакого представления о счастье. Ему всегда казалось, что жизнь его обошла, что его не оценили, как он того заслуживает. Вечная мнительность не оставляла его в покое, высасывая его, как лимон, порождая человеконенавистнические мысли. Он всегда и во всем ставил себя выше других, но, к сожалению, другие не разделяли этого его мнения. Вон какие недотепы, маменькины сыночки, и разгуливают сейчас по штабу, а его выперли… Но с другой стороны, плохо ли ему от этого стало? Кто еще может похвастать такой любовницей, богатой и ни от кого не зависящей? Такие мысли продолжали занимать его и на следующий день. С этим он въехал и в Софию. Пообедали у Танушева, потом он показал ей свою квартиру… Они расстались, договорившись встретиться вечером…

25

Обстановка прояснялась. Советские войска перегруппировались на добруджанской границе, и, как сообщалось, вчера вечером СССР объявил войну Болгарии. Только Константин Развигоров собрался подняться наверх, как кто-то позвонил. Он пошел открывать — и застыл от изумления. Во всем блеске капитанской формы перед ним стоял Борис. Стоял и как-то особенно нагло улыбался. В руках у него был кожаный портфель с блестящими металлическими застежками. Такие портфели в последнее время вошли в моду у разных выскочек. Снабженные множеством секретных замков, как будто их нельзя вспороть одним ударом ножа. Какой-то идиот изобрел замки для пущей важности. Константин Развигоров медленно посторонился, чтобы впустить сына, и вслед за ним вошел в кабинет. Жена и дочери еще не решались вернуться в Софию. Им казалось, что в Чамкории безопаснее.

Столица постепенно оживала, жизнь начинала нормализоваться, и только некоторые, загроможденные обломками улицы и обгорелые стены зданий торчали мрачно и устрашающе, словно памятники пережитого ужаса. Дом Развигорова уцелел по какой-то случайности. Бомба попала во дворик над стеной здания, пробила потолок подвала и не взорвалась. Вернувшись домой вскоре после бомбежки, хозяин наткнулся на солдата, который как раз выходил из подвала. Поначалу он решил, что это мародер, но, когда выяснилось, что солдат обезвредил бомбу, Развигоров не поскупился на угощение. Пока что у него в семье все обстояло более или менее благополучно. Михаил писал, что у них все в порядке. Уже появился ребенок. Мальчик. В честь деда его окрестили Константином. Развигоров без конца перечитывал письмо и не мог нарадоваться. Он и сам не ожидал, что подобная новость может так его разволновать. В другое время бросил бы все и поехал к сыну, сейчас же послал длинную телеграмму, полную благодарности, добрых пожеланий и советов, как лучше растить малыша. В этот вечер он решил заняться своими финансами, проверить счета и торговые книги — ведь никто не знает, что может произойти завтра или послезавтра.