Но-шпа на троих
Шрифт:
– По-моему, вы зря так, – начала я, но Альмира мигом сказала:
– Я очень хорошо знаю Олега. Если он не побоялся вышвырнуть из кабинета мои вещи, следовательно, дело плохо. Олег мне ничего не скажет, доктор, спроси я его в лоб, тоже наврет в три короба, а я хочу знать правду, вот и принеси мне ее.
– Но…
– Я тебе помогла? Устроила к Топильской? Долг платежом красен.
Я вздохнула. Похоже, Альмира живет по принципу «ты мне – я тебе». Боюсь, ей никогда не обзавестись друзьями.
– И не вздумай соврать, – предостерегла меня
Вот это правда, когда я в детстве пыталась говорить неправду, мама всегда укоризненно качала головой: «Фросенька, тебе никогда не следует фантазировать, сразу понятно, что ты привираешь».
Врач нашелся в ординаторской, солидный, лет сорока мужчина, облаченный в снежно-белый халат. На голове у него сидела шапочка, на груди висел бейджик «Заведующий вторым отделением Романов Василий Петрович, кандидат медицинских наук!»
– Вы ко мне? – поинтересовался он.
– Да, – кивнула я, – разрешите представиться: Романова Евлампия.
Эскулап отложил ручку:
– Надеюсь, ваше отчество не Петровна? Иначе я начну сомневаться в верности своего отца матери.
– Андреевна, – улыбнулась я, – впрочем – Романовы не такая уж редкая фамилия.
– Мне до сих пор не попадались тезки.
– Однофамильцы.
– Ну да, правильно. Хотя было бы забавно познакомиться с Василием Петровичем Романовым, – продолжал веселиться терапевт, – говорят ведь, что имя определяет судьбу. Интересно, этот человек тоже стал врачом?
– Лично я музыкант, арфистка.
– А меня господь напрочь лишил слуха, – усмехнулся доктор.
– Зато дал другой талант, – любезно подхватила я, – каждый хорош на своем месте.
Василий Петрович кивнул:
– Это точно. Вы по какому вопросу?
– Богачевская Альмира…
– Есть такая, – не дослушал меня доктор.
– Я ее ближайшая подруга.
– Да ну? – вскинул брови Романов.
– Что вас так удивило?
– Как же вы сюда попали?
– Прошла через ворота.
– Это невозможно.
– Почему же?
– У нас очень строгая пропускная система, все заявки подписываю лично я и не помню, чтобы госпожа Богачевская выражала желание с кем-нибудь встретиться. Я бы непременно запомнил вашу фамилию и редкое имя.
– Пусть это останется моей маленькой тайной.
Василий Петрович нахмурился:
– Понимаю, завтра же расскажу, что на КПП берут взятки, пусть мздоимцев увольняют!
– Секьюрити не виноваты! У меня имелся пропуск.
– Откуда он взялся?
Ну надо же, какие тут порядки! Разволновался так, словно я прошла незамеченной в хранилище реактивного топлива!
– В вашей клинике работает моя подруга.
– Кто?
– Нина Мастыркина. – Вот теперь понятно, – повеселел Василий Петрович. – И зачем вы беспокоили Нину? Альмире Вениаминовне следовало лишь сказать: «Пропустите Евлампию Романову», и дело с концом. Мы никогда, кроме особых случаев, не ограничиваем посещения.
Вот пристал с этим пропуском!
– Понимаете, Альмира категорически
– Верно, – кивнул терапевт, – меня об этом ее сын предупреждал, дескать, если кто станет рваться, то ни-ни. Кстати, у нас многие из клиентов придерживаются этой же позиции, отсюда и строгости с пропусками.
Я опустила глаза и постаралась нацепить на лицо самое честное выражение. Надеюсь, Василий Петрович плохой физиономист.
– Я очень заволновалась. Олег отвечает на мои вопросы подозрительно лаконично: все нормально, мать лежит в больнице. Сама Альмира буркает в трубку: «Ничего, жива пока». Вот я и решила применить военную хитрость, дабы узнать, что с ней. Понимаете, мы с детского сада вместе. Нас ее мама, Сульфия, за руку в одну группу водила.
Василий Петрович кивнул:
– Ясно. Но ничего утешительного я вам не скажу.
– Что? Так плохо?
Романов начал перебирать ручки, лежащие на столе:
– Ну, положение нехорошее.
– Чем она больна?
– Она в клинике не так давно. К нам попала с кипой анализов, относительно нормальных, и кучей заключений. Камни в желчном пузыре! Ну и что, они сейчас у каждого второго, пониженное давление, слабость, потеря веса. Неприятно, конечно, но не смертельно. Мы заподозрили гормональные нарушения, сделанный нами анализ это подтвердил, да и кое-какие наблюдения. Богачевская впадает в истерику, плачет, потом возбуждается, затем опять испытывает слабость. Похоже на нарушение деятельности щитовидной железы, но диагноза пока нет, ее еще не дообследовали. Впрочем, и до нас его не поставили. Олег Юрьевич приходит сюда редко, но звонит мне каждый день. Я уже из чистого суеверия не говорю ему, что с матерью. Отделываюсь фразой типа «Состояние стабильное».
– Почему же?
Василий Петрович махнул рукой:
– Я никогда не верил во всякую ерунду типа сглаза, но, получив в пациентки Богачевскую, начал сомневаться, вдруг в этих россказнях что-то есть. Стоит кому-либо воскликнуть: «Богачевской лучше!» – как ее состояние моментально ухудшается. Прямо беда!
– Значит, что с ней, вы не знаете?
Романов грустно ответил:
– Нет. СПИД исключили, гепатит тоже. Всякие вялотекущие инфекции отсутствуют. Какая-то свистопляска с гормонами. Очень странное состояние, практически не поддающееся коррекции.
– Значит, ей недолго жить осталось…
– Глупости! – рявкнул Василий Петрович. – Хотя…
Я напряглась:
– Продолжайте.
– Бывают иногда такие случаи. Вроде ничего страшного, ерунда, а человек не излечивается. Организм словно включает систему самоуничтожения, понимаете?
Я кивнула:
– Очень хорошо. Подобное иногда происходит с людьми, выходящими на пенсию. Привыкли всю жизнь работать и вдруг понимают, что никому не нужны, вот и умирают, а все вокруг удивляются: вроде Иван Иванович совсем здоровым казался, отчего преставился? А вы предупредили Олега, что его мать на краю могилы?