Но в снах своих ты размышлял...

Мехтель Ангелика

«Ты что здесь делаешь? — спросил Марнин отец, он как раз собирался поставить в гараж машину. — Ступай наверх, к матери».

После, уже в детской, она слышала, как взревел мотор и «кавасаки» умчался.

— Ральф больше не мог оставаться командиром у волчат, — говорит Марни, — он ведь жил в другом городе.

— Мне пора идти, — говорит Марни и поднимается со стула.

— Куда это ты, Марни? — спрашивает молодая сотрудница. — Нельзя же просто так взять

и уйти.

— Я тут кое-что придумала, — отвечает Марни.

— Что же именно?

— Я подумала, что если соберу рюкзак, подстригусь совсем коротко, зачешу волосы назад, обмотаю грудь шарфом, чтобы она стала плоская, надену брюки и свитер, то смогу пойти к волчатам. Мама будет плакать, а отец, ясное дело, раскричится.

— Минутку, — перебивает старшая, встает из-за стола, подходит к Марни, берет ее за плечи и вновь усаживает на стул. — Это ты просто так подумала.

На ней темные чулки и тяжелые туфли, словно она собралась в горы.

— Так дело не пойдет, — поддакивает младшая и тоже берет Марни за плечо.

Марни следит, чтобы выражение лица не изменилось, Переводит взгляд с одной на другую. Женщины заслоняют окно.

— Ладно, — говорит Марни. — Инга бежала впереди, а Ральф за ней.

Она слышит, как обе с облегчением вздыхают.

— То-то же, — говорит младшая.

Они делают шаг в сторону, и Марни тоже облегченно вздыхает.

— Теперь расскажи нам все по порядку, а мы запишем, — командует старшая. Она выдвигает стул из-за стола и садится напротив Марни. — Ты хорошая девочка, Марни.

Марни не поворачивает головы, только косится влево, туда, где молодая устраивается за пишущей машинкой и вставляет лист бумаги.

— Значит, ты хорошо знала и Ингу и Ральфа, — говорит старшая.

Марни кивает.

— И ты видела, как он на насыпи ударил ее чем-то и она упала?

Марни слышит стук пишущей машинки. Звук неравномерный. Никак от него не отключишься.

— Ты что, Марни, язык проглотила?

— Говори же, деточка!

— Ты узнала Ральфа, но была далековато, чтоб разглядеть, чем он бил — палкой или домкратом, верно?

— Если тебе трудно говорить, Марни, ты только кивай или мотай головой. Ты устала, Марни?

— Дело в том, — отвечает Марни, — что я их застукала.

— Вечером я возвращалась с урока музыки, а они стояли в темном подъезде на углу. И он ее целовал. Они стояли боком, — говорит Марни, — я их узнала.

Было это в феврале. Марнины ботинки промокли от снежной каши на тротуаре.

— Одной рукой он обнимал ее за плечи, а другая лежала у нее на талии, — рассказывает Марни. — Пальцы растопырил и так впился в нее, что пальто и юбка задрались вверх. Это была Инга. Когда он ее выпустил, она отвела волосы с лица.

Я тогда уже не ходила к скаутам, вязать можно и дома. К тому же мне до смерти надоело переводить через улицу стариков, — добавляет она.

«Не понимаю, что такое с ребенком, — говорила Марнина мать Марниному отцу. — По выходным целыми днями торчит у окошка в спальне, будто на улице бог весть что происходит».

В марте снег стаял, и Марни по субботам играла с соседскими ребятишками в классики до тех пор, пока вдали не раздавался рев «кавасаки».

— Я сразу бросала игру, — говорит Марни.

Вечером он заходил за Ингой. Они шли в кино. Заметив Марни у входа в кинотеатр, Ральф окликнул ее: «Эй, Марни! Как дела в школе?»

— На карманные деньги я купила себе аквариум, — сообщает Марни. — Там жил сомик и кое-кто еще.

Сомика она назвала Ральфом. А временами забывала переменить воду и накормить рыбок.

— Прожил он недолго, — говорит Марни. — А когда подох, то всплыл кверху брюшком. Я похоронила его в цветочном горшке.

У матери в кухне стоял фикус. Она каждую неделю вытирала с него пыль. Прислугу к цветам не подпускали.

— В апреле стало тепло, — продолжает Марни, — и он сажал ее на свою «керосинку» и увозил за город.

А Марни, сами понимаете, за ними подсматривала.

— Руки у меня потели, а в животе все обрывалось.

А смотреть все равно смотрела, во все глаза, прямо дух захватывало. Я мечтала умереть и лежать в гробу, чтобы они все плакали. Ральф, думала я, будет пахнуть кожей и бриолином, а Инга — кислятиной, мать снова подожмет губы в ниточку и будет глядеть в пол, а отец наденет шляпу.

Марни даже плакала, представляя себе эту жалостную картину.

Умереть и видеть со стороны, как ты сама лежишь мертвая.

В хорошую погоду он возил Ингу за город, по понедельникам и средам.

Однажды Марни взяла у отца дорожный атлас и подсчитала: Ральф гнал со скоростью сто пятьдесят километров, чтоб вовремя поспеть домой.

— Потому что он учился, — объясняет. Марни. — А у нас в школе ребята вечно ко мне приставали: пусти на балкон! — ведь у меня уже был бюст.

Марнина мать говорила: «Тебе пора носить бюстгальтер».

— Он по ней с ума сходил, — продолжает Марни. — Я лежала в траве за кустами, уткнувшись лицом в согнутые руки. Я слышала, как он дышит, точь-в-точь дикий зверь. Между прочим, я хорошая девочка, одаренная. Однажды Инга не захотела поехать с ним к насыпи. Тогда он позвал меня.

Земля была сырая, трава совсем низенькая, а мимо время от времени мчались поезда.

— На рождество, говорит Марни, — я дарю родителям стихи. Мне это раз плюнуть. А когда грустно, я разговариваю с куклами… Я все-все записала.