Ночь Безумия

Уотт-Эванс Лоуренс

Он был на полпути вниз, когда из дверного проема у подножия лестницы выглянула головка Рудиры. Ее длинные волосы были в полном беспорядке, неуложены и спутаны – если в ее комнате и была расческа, Рудира ею не воспользовалась. Румяна она тем не менее смыла, и это вместе с ярким солнечным светом – а ночью Ханнер видел ее лишь при свете факелов – превратило ее в совершенно другого человека, моложе и привлекательнее, во всяком случае, на взгляд Ханнера.

Ханнер заметил, что одета она в те же самые алые тунику и юбку, мятые оттого, что Рудира в

них спала; впрочем, спросил себя Ханнер, а что еще ей было надеть? Он и сам в той же одежде, что и вчера.

Разница в том, решил он, что его наряд куда более подходит к обстановке, а кроме того, дневной свет не обнаруживает ветхости ткани, как в одежде Рудиры.

– А вот и ты! – сказала она. – Мы заждались!

Ханнер не знал, как ей ответить, а потому отвечать не стал; вместо этого он просто кивнул и продолжал спускаться. Рудира встретила его у последней ступеньки, взяла за руку и повела в столовую.

– Милорд. – Берн возник, едва он переступил порог, и низко поклонился. – Я накрыл для тебя во главе стола – как я понял, дядя твой к нам не присоединится?

– Насколько известно мне, до новых распоряжений он останется во дворце.

– А эти люди – они останутся?

– Пока не знаю, – сказал Ханнер. – Мы обсудим это позже.

– Осмелюсь сказать, их слишком много, чтобы я один мог достойно обслужить всех. Если вы останетесь, не лучше ли будет вызвать остальных слуг? У твоего дяди весьма большой штат.

– Я сообщу тебе о нашем решении, – проговорил Ханнер, проходя мимо и переводя взгляд на находящихся в столовой людей – и на саму столовую.

Комната была велика – что и неудивительно в таком-то особняке. Центр ее занимал великолепный инкрустированный слоновой костью стол из блестящего незнакомого Ханнеру дерева, по обе стороны которого стояла дюжина дубовых кресел; одно кресло – побольше, с высокой спинкой – находилось во главе стола. Вдоль восточной и западной стен выстроились четыре изящных буфета, полки и ящики которых блестели инкрустациями; в трех из четырех буфетов верх был застеклен, и за одним из этих стекол что-то двигалось; поскольку для домашнего животного место это подходило мало, Ханнер решил, что дядюшка Фаран раздобыл какую-то оживленную чарами утварь.

Все четыре стены украшали зеркала; три больших витражных окна, частью прикрытых кружевными занавесками, выходили на южную сторону – во двор и на Высокую улицу. В северной стене была большая плотно прикрытая скользящая дверь, а в восточной – две маленькие, сейчас отворенные.

Вокруг стола сидели семеро – по три чародея с каждой стороны и в дальнем конце – сестра Ханнера леди Альрис. Еще четверо чародеев стояли или прохаживались по комнате, не считая Рудиры, которая стояла у Ханнера за плечом. Очевидно, они о чем-то говорили – он ясно слышал с лестницы их голоса, но сейчас все молча смотрели на Ханнера. Ни одного из четверых пленников сюда не привели.

– А где... – начал он.

– Пленники заперты в их комнатах, – ответила Рудира, прежде чем он успел закончить. –

Остальные еще спят.

– Если желаешь, милорд, я их разбужу, – предложил Йорн, стоявший у стены.

– Нет необходимости. – Неуверенно, чувствуя себя неуютно под взглядами дюжины пар глаз, он пересек комнату и занял место во главе стола.

Раньше он никогда не сидел во главе стола, и это ему совсем не понравилось: место по праву принадлежало его дяде. Как человек знатный, Ханнер с детства привык отдавать приказы слугам и солдатам и ожидал некоторых знаков почтения, но и сам он всегда был подчинен кому-то: родителям, дяде, правителю, городским сановникам. Ему, конечно, случалось оказываться обладателем самого высокого ранга за столом – но только в дворцовой кухне или в таверне, и никогда – в парадной столовой. Было очень странно сидеть в высоком резном кресле и смотреть вдоль всего стола.

Перед ним стояла чистая тарелка, а поблизости – полупустые блюда с хлебом и ветчиной и кувшин со слабым пивом. Ханнер заметил, что другие не стали дожидаться его, чтобы начать есть; Берн еще не убрал грязную посуду и рассыпанные крошки.

Ножом Ханнер подцепил кусок ветчины, переправил его на тарелку и потянулся за пивом и принесенной Берном оловянной кружкой.

– Милорд, – обратился к нему Йорн, когда Ханнер налил себе пива, – я должен вернуться в часть.

Удивленный, Ханнер поднял взгляд.

– Что, чародейство развеялось? – спросил он, опуская кувшин.

И понял, что должен был спросить об этом раньше, как только спустился и увидел поджидающую его Рудиру. Это было самым главным, единственным, что на самом деле могло повлиять на его поступки.

– Нет, – сказал Йорн.

– Нет,-повторил Зарек. Он сидел слева от Ханнера. – Смотри!

Его тарелка взвилась в воздух, потом снизилась и принялась крутиться; во все стороны полетели хлебные крошки. Одна шлепнулась Ханнеру в пиво.

– Прости. – Тарелка упала с высоты примерно в фут и громко звякнула.

– Ничего. – Ханнер взял кружку и поглядел на плавающую в ней крошку, потом поднял взгляд и заметил полные молчаливого осуждения глаза Берна. Ничего не поделаешь, он слуга, а Зарек, хоть и в отрепьях, – гость; слуге полагается терпеть любые выходки. Ханнер, морщась, залпом осушил кружку и поставил ее на стол.

– Итак, чары по-прежнему здесь, – проговорил он. – А вообще за ночь хоть что-нибудь изменилось?

Остальные переглянулись; сперва все молчали, потом Зарек сказал:

– Так хорошо, как здесь, я не спал долгие годы, спасибо вам за замечательную постель, но больше ничего не было.

– Из дворца ничего не слышно? – Вопрос был задан Альрис, но она посмотрела на Берна.

– Со времени вашего прибытия, милорд, никто не приходил, – отвечал Берн.

– Может, кто-нибудь получал какие-то вести другим способом? – Ханнер оглядел стол и тех, кто стоял вокруг. – Может быть, кому-то было послано сновидение?

Чародеи молча разводили руками.

– Альрис?