Ночь чудес
Шрифт:
— Быть не может.
— Может, может.
— Но как же это делается?
— Все вопросы — к умненьким мальчикам из компании «Телеком». Фокус называется звонок-бумеранг. Бросаете бумеранг, он летит по красивой такой кривой и возвращается, вы его ловите. Вы же в Австралию звонили, а не девушке.
Вернулась хозяйка с двумя кулечками в руках.
Я колебался. Значит, кухарка все-таки не поверила, вот и переврала мою историю. Но что я теряю? В конце концов, все идет кувырком, ну и ладно. Я сказал:
— Хорошо. А вы программист, да?
— Раньше программистом был. — Он сунул кульки в свой рюкзачок. — Работал, писал программы, теперь лингвистикой занимаюсь. Тема у меня — различия в берлинском диалекте на востоке и на западе города. Кручусь, бегаю. В языке сегодня все меняется с бешеной скоростью.
— Он и у меня интервью брал, — сообщила хозяйка. — Я по-всякому умею. И на литературном языке, и на берлинском наречии, и на восточнопрусском. Я сама не из Берлина родом — из Восточной Пруссии. Город такой, Пилкаллен. «Мерин из ведра, мужик из рюмки пьет, а в Пилкаллене у нас все наоборот», так-то.
— Ни одного города не знаю, в котором так легко разговориться с людьми, как в Берлине, — сказал я. — Спросишь прохожего, как улица называется, и он тут же все о своей жизни выложит.
— Точно! А до объединения еще лучше было. Сейчас меньше болтают, — сказал парень. — У меня есть теория, насчет того, что в Берлине чаще, чем в других местах, употребляется личное местоимение в дательном падеже. С точки зрения грамматики это упрощает коммуникацию. Берлинец говорит: «вот тебе раз», «ну, на тебе», «чтоб тебе». Тут вежливой формы не требуется. Эти формы сразу сокращают дистанцию между собеседниками. Ловко устроились.
— А вы берлинец?
— Нет, я американец. В Нью-Йорке живу. Но мама у меня немка, из Гамбурга. Кеннеди не мог бы сказать: «Я гамбуржец». — Он посмотрел на часы. — Ух ты! Опаздываю. Договорился об интервью с восточным одним. Представляете, машинист, железнодорожник, двадцать лет назад перебрался из Саксонии в Западный Берлин. «Перекати-поле из Восточной зоны» их называли. Так вы позвоните! Пока!
Мы с хозяйкой посмотрели из окна, как он вскочил на велосипед, немного проехал стоя, потом лихо завернул за угол и скрылся. Старушка улыбнулась:
— Ишь ты, неистовый Роланд. Красивый юноша, и обходительный такой, любезный. Охо-хо-нюшки, — она вдруг заговорила на простонародном прусском наречии, — и чего только нету на белом свете. Это я про то, о чем он работу пишет. — Она покачала головой. — А почему вы занялись картошкой?
Я рассказал о моем дяде.
— Ага, вот такого одного видела я. В телевикторине, знаете? Томас Готтшальк ведет. «На что спорим?» называется. Уму непостижимо, каких только знаний у людей нет!
Звякнул колокольчик над дверью, это вернулась дочь хозяйки, неся сверток с булочками.
— А дядюшка ваш в Берлине жил? — спросила хозяйка.
— Нет. Насколько мне известно, в Берлине он не бывал. Он почти никуда не ездил. Но однажды побывал в дальнем плавании.
— Ах, вот красота-то, подумать только!
— Но повидал немного. Он был коком и сходить на берег не имел разрешения, во всех портах должен был оставаться на корабле. Потому что нанялся на работу нелегально. Совершил кругосветное плавание, а видел только издали берега, пальмы, людей.
— Что ж, может, это уберегло его от многих разочарований.
— Может быть.
— Понравилась вам булочка?
— Очень вкусно.
— А пахтанье?
— Тоже. Давно уж не пил. А раньше, когда мать была жива, часто приходилось. Она всякий раз пахтанье покупала, когда я приезжал. Говорила, от него растут и сил набираются. Мне-то пятый десяток тогда шел.
Старушка засмеялась:
— Пока отец или мать живы, мы остаемся детьми.
— Ну, мне пора. Давайте рассчитаемся. Но у меня только полусотенная.
— А хотите, я выпишу вам квитанцию для финансового отчета?
— Да в общем… Не стоит, дел-то — кружка пахтанья и бутерброд.
— Выпишу, выпишу. А если что — скажете, покупали продукты для бизнес-ланча. Если бы мы платили государству столько, сколько оно требует, так давным-давно по миру пошли бы. В министерстве финансов об том прекрасно знают. — Она положила на прилавок пачку квитанций. — Ну вот. Напитки и продукты. — Пододвинула ко мне квитанцию и сдачу.
«164 марки — сыр, хлеб, напитки» — вот это да!
— Хе-хе-хе! Бизнес-ланч был плотный. Целый пир, икра, шампанское. Вы пригласили для деловых переговоров знатока картофеля.
Я засмеялся:
— Недурно придумано. А вдруг бы оказалось, что я — чиновник из Минфина?
— Э, нет, я их сразу чую. Успехов вам в работе.
— До свидания!
Только на улице я обнаружил, что она недодала мне ровно десять марок сдачи. Я хотел вернуться, сказать, что она обсчиталась, но подумал: вряд ли она ошиблась, очевидно, такова стоимость дружеской беседы и выписанной квитанции.
Я пошел пешком в сторону Курфюрстендамм, поглядывая по сторонам, не подвернется ли где табачная лавка. Уже в этот ранний утренний час было так жарко, что я снял пиджак и повесил через плечо. Кепку тоже снял. Не все ли мне равно, как отнесутся прохожие к моей стрижечке? На Уландштрассе зашел в табачную лавку и спросил гаванскую сигару, «кохибу». Продавец подвел меня к стеклянному шкафчику, в котором поддерживался особый температурный режим. Я не мог решиться — взять четыре «короны эспесиал» или лучше «эсквизитос», они короче и тоньше, в портсигар как раз поместятся пять штук. Понюхал и выбрал «эсквизитос», сигары медового цвета. Сто двадцать пять марок — цена солидная. Да, моя история обходится мне с каждым днем все дороже. Продавец, ловко обрезая концы сигар, рассказал, что на Кубе «кохибы» скручивают молодые женщины, не старше девятнадцати лет, и скручивают эти сигары ладонью на бедре, дескать, только благодаря контакту с кожей табак выделяет особый фермент, который при курении дает тончайший аромат. Я бывал на Кубе, но что-то не заметил на табачной фабрике «Лагуито» молодых работниц, наоборот, все там были преклонного возраста, правда, за работой пели песни. Но спорить с продавцом я не стал, положил сигары в портсигар, расплатился и принял решение: как только разделаюсь с окаянной картофельной историей, брошу курить.
Из уличного автомата позвонил Розенову на мобильник. Розенов ехал в машине.
— Все получили? — сразу спросил он.
— Да. Все, что находилось в вашей бывшей квартире. Но каталога у меня уже нет.
— Что? Как это нет? Он лежал отдельно, в ларчике.
— Да. Мне крайне неприятно, но деревянная шкатулка с каталогом осталась в машине такси.
Розенов тихим голосом воскликнул:
— Нет! — И тут же раздалось громкое, возмущенное: — Нет!
— Да. Мне очень жаль. Но я уже напал на след шкатулки с каталогом. Сегодня к вечеру она снова будет у меня.