Ночь длинных ножей. Борьба за власть партийных элит Третьего рейха. 1932–1934
Шрифт:
Ганс Хайн, группенфюрер СА, камера 503;
Август Шнейдгубер, обергруппенфюрер СА, мюнхенский полицейский префект, камера 504.
Фюрер сухо добавляет: «Рема я пощадил за его прошлые заслуги».
В последний момент Гитлер все-таки дрогнул. Что это – политический расчет, принцип, макиавеллиевское чувство баланса, заставляющее его придержать козырную карту, чтобы держать в подчинении другие политические группировки, или просто благодарность капитану Рему, который помог ему сделать первые политические шаги в Мюнхене? Но, каковы бы ни были причины, Бух, Геббельс и Борман недовольны милосердием, проявленным Гитлером по отношению к Рему. Он снова избежал расплаты, а пока он жив, фюрер может в любую минуту изменить свой курс. Только смерть Рема обеспечит им всем
Руководители СА ждут в камерах решения своей судьбы. Несмотря на яростные крики фюрера, несмотря на оскорбления, которыми он их осыпал, и на презрение эсэсовцев, они не могут поверить, что скоро умрут, – ведь власть по-прежнему в руках Гитлера, а сами они облачены в форму со знаками отличия, означающими, что они – представители власти и олицетворяют собой силу и мощь. В камеры проникают солнечные лучи. Умереть? Какая чушь!
К пяти часам вечера в тюрьму приезжает Зепп Дитрих. Его краткие приказы исполняются мгновенно. Пока он поднимается на второй этаж тюрьмы, во двор выходят шесть сержантов СС. Двор в эти часы находится в тени, которую отбрасывают высокие серые каменные стены тюрьмы. Офицер СС приказывает сержантам проверить оружие и выстроиться в десяти метрах от стены. Дитрих уже вошел в кабинет Коха и протягивает ему список заключенных, приговоренных Гитлером к смерти. Кох колеблется, губы его трясутся. С самого утра он испытывает страх – мир перевернулся, и он осознал, как тонка нить человеческой жизни и как легко ее оборвать. Он боится принимать решения, боится и подчиниться приказу, и не подчиниться ему. Он воспитан в глубочайшем уважении к порядку и заявляет Дитриху, что на списке осужденных нет подписи. Поэтому он не может выдать их Дитриху. Группенфюрер молча берет назад список и возвращается на машине в Коричневый дом. Наверное, он тоже хочет снять с себя ответственность. В Коричневом доме министр Вагнер без колебаний подписывает список, и отсрочка, дарованная офицерам СА, заканчивается.
Расстрельная команда уже стоит в пустом тюремном дворе. Зепп в сопровождении двух эсэсовцев подходит к первой камере. Услышав сухой щелчок ключа в замке, заключенный в ней штурмовик встает. Дитрих салютует ему и произносит: «Фюрер приговорил тебя к смерти за измену рейху. Хайль Гитлер!» Два эсэсовца выводят заключенного, и тот, вчера еще могущественный человек, распоряжавшийся жизнью и судьбой других людей, идет за ним по коридору во двор. Вскоре он уже стоит спиной к стене и, быть может, смотрит на солнечные блики, которые играют на стеклах кабинетов на втором этаже, а в это время звучат команды. «По приказу фюрера, – кричит офицер СС, возглавляющий расстрельную команду, – ружья на изготовку, целься, пли!» Убитый падает.
Во всех камерах услышали звуки выстрелов. Кошмар превратился в реальность.
Когда Дитрих появляется в камере обергруппенфюрера Шнейдгубера, тот кричит ему:
– Товарищ Зепп, это же безумие! Мы ни в чем не виноваты.
Но группенфюрер отвечает ему:
– Фюрер приговорил вас к смерти за измену рейху. Хайль Гитлер!
Однако решимость Дитриха покончить с врагами рейха не спасает его отвращения, которое он испытывает от всей этой процедуры. Позже он вспоминал: «Еще до того, как дело дошло до расстрела Шнейдгубера, меня стало мутить, и я уехал». Но во дворе тюрьмы еще несколько раз слышался крик: «По приказу фюрера. Ружья на изготовку, целься, пли!» И в сгущавшихся над городом сумерках на тюремный двор падало еще одно мертвое тело.
Зепп Дитрих вернулся в Коричневый дом, чтобы отчитаться о выполнении задания.
– Изменники понесли заслуженное наказание, – рапортует он Гитлеру.
Фюрер, погрузившись в молчание, сначала кажется напуганным, но потом к нему возвращаются гнев и самоуверенность. Он заявляет, что хочет поговорить со штурмовиками.
Когда объявляют о приходе Гитлера, штурмовики, запертые в одной из больших комнат, приветствуют его громкими криками «Ура!». Фюрер построил свою речь очень умно.
– Ваши руководители предали вас! – кричит он. – Вы сражались на передовой, а они в это время предавались разврату, купались в роскоши, обедали в дорогих ресторанах.
Штурмовики молчат, понимая, что фюрер дает им возможность отмежеваться от своих лидеров, отказаться от них. Он продолжает:
– Теперь необходимо решить, с кем вы – со мной или с теми, кто предал вас и использовал для того, чтобы обеспечить себе комфортную жизнь. Теперь у вас будет новый руководитель – Лутце. Ждите, когда он сообщит вам мои новые приказы.
Лутце выходит вперед и кричит: «Хайль Гитлер!» Крик подхватывают все собравшиеся, а Лутце запевает «Песню о Хорсте Весселе». Гитлер стоит, сложив на груди руки, и смотрит на штурмовиков – людей, которые только что отринули свое прошлое. Когда он уходит, Лутце объявляет, что штурмовики могут расходиться по домам.
– Вы сейчас поодиночке пойдете к себе домой и снимете там свою форму. Не вмешивайтесь в события до тех пор, пока вам не сообщат, что СА реорганизованы и снова объединены.
За исключением тех, кого задержали эсэсовцы, всем было разрешено вернуться домой. Молча, один за другим, они выходят на залитые солнцем улицы Мюнхена. Прохожие с удивлением оглядываются на них – куда делся их вызывающий, воинственный вид, с которым они выступали в дни своего триумфа. Теперь же они плетутся с видом людей, потерпевших сокрушительное поражение и мечтающих, чтобы никто не обращал на них внимания. Солдаты и офицеры рейхсвера, охраняющие здание штаб-квартиры партии, кажется, совсем не замечают этих коричневорубашечников, которые еще вчера считали, что смогут возглавить вечную и непобедимую германскую армию.
Через несколько минут раздается приказ о снятии оцепления с Бринерштрассе; рейхсвер прекращает осаду Коричневого дома, и на улице восстанавливается обычное движение. Рядом со зданием партии осталось лишь несколько эсэсовцев, они будут находиться здесь до 19.30, когда Гитлер в сопровождении Геббельса и Зеппа Дитриха отправится на аэродром, чтобы улететь в Берлин. В столице Баварии делать больше нечего – хребет СА сломан, штурмовики поставлены на колени, а их руководители казнены или сидят по тюрьмам. Остался только старый товарищ, Рем, лежащий сейчас в камере Штаделхеймской тюрьмы, и грудь его, покрытая шрамами, тяжело вздымается. Гитлер в момент сомнения даровал ему отсрочку, которые многие лидеры нацистов хотят поскорее отменить.
Машины на полной скорости проезжают по улицам Мюнхена, Гитлер и его соратники хранят молчание. Им кажется, что с рассвета прошло много лет, на самом же деле «Юнкерс» фюрера приземлился в аэропорту Мюнхена, куда они едут сейчас, всего пятнадцать часов назад. На аэродроме, еле заметном в сумеречном свете, стоит все тот же неумолчный гул моторов и видны те же самые силуэты, которые движутся к самолетам. Все, за исключением красного закатного неба, точно такое же, какое было и утром, даже легкий ветерок так же пригибает к земле невысокую сухую траву, которая растет между взлетными полосами. Но на самом деле страна стала уже совсем другой. В течение этих пятнадцати часов одни люди распрощались со своей жизнью, а другие ждут смерти.
Вильгельм Эдуард Шмидт уже никогда больше не напишет ни одной критической статьи, а тело фон Кара в ту самую минуту, когда самолет фюрера взлетает, уже валяется в лагерной пыли. Отныне в Третьем рейхе начнется самый настоящий разгул насилия.
В восемь часов вечера, когда самолет фюрера пролетает над Нюрнбергом, а потом поворачивает на Берлин, Мюнхенское пресс-бюро национал-социалистической партии выпускает коммюнике, в котором излагается официальная версия событий. Переданное по радио, оно повергает жителей Мюнхена в изумление – за исключением тех немногих, кого удивило перемещение войск в городе и появление баррикад на Бринерштрассе, никто ни о чем не догадывался. Теперь же диктор радио серьезным тоном сообщает: