Ночь для двоих

Томас Шерри

Разве он не должен быть массивнее? Если Вир не ошибся, Дуглас был боксером, но даже если он не был тяжеловесом, где его шрамы, рассеченные брови и сломанный нос?

В комнате миссис Дуглас отчетливо чувствовался запах опия, женщина спала. Ее дыхание было медленным, а сама она выглядела настолько исхудавшей, что казалась плоской.

Он направил фонарь на лицо женщины. Понятно, что красота недолговечна. И все же внешность миссис Дуглас потрясла Вира. Она казалась мумифицированной пародией на саму себя. Ее волосы были редкими, глаза — ввалившимися,

рот полуоткрыт в тяжелом опийном оцепенении. Таким лицом можно пугать маленьких детей.

Но такова жизнь. Даже все на свете алмазы не могут гарантировать мужчине, что его жена со временем не превратится в высохшее чучело.

На прикроватном столике миссис Дуглас тоже стояла фотография, на которой Вир увидел крошечного ребенка в маленьком красном гробу в окружении цветов и кружев. В нижней части фото Вир прочитал подпись: «Наша возлюбленная Кристабел Юджиния Дуглас».

Маркиз вернул фотографию на место и снова поднял фонарик. Тонкий луч осветил очередную картину из цикла «Предательство ангела». На этой мужчина, недвижимо лежащий в снегу, находился на переднем плане. Вместо крови, которая должна была вытекать из раны в боку, была изображена ярко-красная роза. Об ангеле напоминал только край черного крыла и окровавленное острие меча в правом верхнем углы картины.

Вир провел кончиками пальцев под рамой. Вот она, задвижка. Картина отодвигалась, открывая сейф в стене. Это было разумно. Слабое здоровье миссис Дуглас было законным поводом ограничить к ней доступ слуг, а значит, ее комната была идеальным местом для тайника.

Маркиз достал из потайного кармана жилета набор отмычек и, зажав фонарик в зубах, приступил к работе. Через несколько минут замок щелкнул и дверь открылась. За ней оказалась еще одна, на этот раз с американским кодовым замком.

В коридоре послышались шаги. Вир закрыл сейф, вернул на место картину, убрал в карман ручку-фонарик и притаился в темном углу за изножьем кровати.

Дверь открылась. Судя по звуку шагов, тот, кто вошел, направился прямо к кровати. Маркиз вжался в стену. Только бы женщина — легкие шаги, безусловно, принадлежали женщине — не подошла ближе.

Она остановилась у кровати. Маркиз почувствовал, что не может дышать тихо и спокойно. Ее присутствие волновало его.

— Я не отступлюсь, ты знаешь, — тихо сказала она.

Вир даже не сразу понял, что мисс Эджертон обращается не к нему, а к своей пребывающей в полукоматозном состоянии тетке.

— Это возможно, не так ли? — спросила она, не рассчитывая на ответ.

Что — это? Чего она добивается?

Элиссанда наклонилась, поцеловала миссис Дуглас и ушла.

Утром Элиссанда приказала, чтобы завтрак подали в их комнатах всем гостям, кроме лорда Фредерика. Потом она устроилась в утренней гостиной, дожидаясь, когда он спустится к завтраку. Она рассчитывала приятно провести с ним время.

Она попросит его рассказать ей об искусстве и, возможно, что-нибудь о Лондоне. Она станет слушать его очень внимательно, кивать

и время от времени отпивать глоточек чая, как истинная леди. А потом? Знать бы еще, что потом. Ей нравился лорд Фредерик, очень нравился. Но она не имела ни малейшего понятия, как добиться его расположения, как соблазнить его. В отличие от...

Нет смысла отрицать очевидное. С лордом Виром Элиссанда и не думала о тонкостях ухаживания. Имело значение только одно: сократить расстояние между ними. Все ее существо жаждало быть к нему ближе.

До тех пор пока все ее существо не получило от него отпор.

Но даже после этого, когда он сказал, что поцелует ее...

Нет, она ровным счетом ничего не почувствовала, услышав столь неподобающее предложение! Ничего, кроме гнева и отвращения.

В гостиную вошел лорд Фредерик. Отлично! Ее план сработал. Она нежно улыбнулась ему, но уже в следующее мгновение ее улыбка застыла, поскольку вслед за братом в утреннюю гостиную вошел лорд Вир в грязных ботинках и с соломой в волосах.

— Приветствую вас, мисс Эджертон, — громогласно заявил лорд Вир. — Вот и я. Я ходил на прогулку. Вернулся и увидел Фредди, который направлялся завтракать. И вот мы оба перед вами. Не знаю, как Фредди, а я зверски голоден.

Элиссанде следовало бы пожалеть маркиза. Он же не виноват, что уродился слабоумным. Но она не чувствовала ничего, кроме раздражения. Этот придурок испортил ее тщательно разработанный план.

— Как мило с вашей стороны, — Элиссанда заставила себя вежливо улыбнуться, — а то я здесь совсем одна. Пожалуйста, наполняйте свои тарелки и присаживайтесь.

Но как же теперь спасти завтрак? Она собиралась засыпать лорда Фредерика вопросами об искусстве вообще и его картинах в частности, как только он сядет за стол.

Но и здесь помешал лорд Вир. Еще стоя у буфетной стойки и наполняя свою тарелку жареными яйцами, рыбой и булочками, он начал длиннейший монолог о животноводстве. Вероятно, он раз или два в своей жизни побывал на сельскохозяйственных ярмарках и потому считал себя крупным специалистом в этом вопросе.

Маркиз долго говорил о шропширском овцеводстве, его достоинствах и недостатках, после чего сравнил шропширских овец с другими породами — сатдаунской, оксфордской и хэмпширской, бараны которой обладали, по его убеждению, красивыми римскими носами.

Элиссанда, хотя и выросла в деревне, ничего не знала об овцах. Но она могла представить, сколько грубейших ошибок он допустил в своих пространных высказываниях. Ей все еще хотелось как следует встряхнуть его за плечи и спросить, как она могла иметь в своей гостиной картину «Освобождение святого Петра» Рафаэля, если это настенная фреска в Ватиканском дворце — в апартаментах самого папы.

В какой-то момент лорд Вир переключил свое внимание с овец на крупный рогатый скот. Он пожелал сообщить Элиссанде, что не только посещал сельскохозяйственные ярмарки, но и видел карточки выставленных на продажу животных.