Шрифт:
Посвящается Равной горе – убитой, израненной, заточенной, по целому свету развеянной.
Ей распятой.
Предисловие к русскому изданию
Вук Драшкович вошел в сербскую литературу пятнадцать лет назад (1982) со своим первым романом «Судья». За прошедшие с тех пор годы в Югославии произошли хорошо всем известные события, которые можно назвать драмой мирового масштаба, драмой, неведомой другим, более счастливым народам, живущим в стабильных государствах. Однако, как это ни парадоксально, за все это время отношение критиков к произведениям Вука Драшковича не изменилось. Объясняется это, видимо, тем, что человеческое сознание (особенно в тех случаях, когда речь идет о заблуждениях и предрассудках) изменяется значительно медленнее, чем общественные, политические, идеологические и исторические реалии. Все книги, написанные Драшковичем, представляют собой весьма внушительный перечень романов («Судья», «Нож», «Молитва» – тома 1 и 2, «Русский консул», «Ночь генерала»), в которых автор – всегда первым, всегда радикально, всегда бескомпромиссно –
Драшкович, страстный обличитель коммунизма («Судья»), был первым, кто в совершенно неблагоприятных, с точки зрения политической конъюнктуры, условиях дерзнул заговорить о геноциде сербского народа во Второй мировой войне («Нож»), первым, кто пролил свет на историческое значение и трагическую судьбу генерала Драголюба-Дражи Михайловича, командующего Югославской Армией, который стал жертвой предательства великих держав, сначала поддерживавших его, а потом оставивших мести маршала Тито («Ночь генерала»). Этот писатель всегда поднимает провокационные темы, нарушает табу, опровергает концепции официальной истории, писавшейся коммунистическим режимом на протяжении пятидесяти лет, и становится самым читаемым, самым популярным и в то же самое время самым критикуемым сербским писателем.
В сербской литературе не было таких писателей-диссидентов, какие известны нам в странах так называемого «восточного блока», однако ореол диссидентства часто венчал головы литераторов, в сущности приближенных к власти. Разговоры об их инакомыслии были преднамеренной выдумкой, рассчитанной на легковерие народа, средством для накала страстей и взвинчивания тиражей, в то время как сами писатели, обретшие такую славу, вели спокойную жизнь и пользовались привилегиями. Единственным настоящим диссидентом в такой специфической ситуации был именно Вук Драшкович, запрещенные книги которого тайно продавались и читались, а публично предавались анафеме за якобы содержащиеся в них вредные и опасные мысли. И сегодня, когда сама жизнь доказала правоту идей Драшковича, когда немалая часть сербского народа разделяет его взгляды, официальные средства массовой информации освещают творчество этого писателя необъективно, воспринимая его книги скорее не как художественную литературу, а как непогоду, от которой нужно понадежнее укрыться.
Драшкович всегда утверждал, что литература должна служить народу, иметь нравственную и просветительскую функции, он упрямо говорил правду, считая ее горьким, но необходимым лекарством, постоянно боролся с заблуждениями, с предрассудками, с искажением истории. Романам Драшковича присущи классическая форма и композиция, напряженность драматического конфликта, эпическая сила, лирическая утонченность, развернутые и яркие диалоги, его герои индивидуализированы и психологически тонко очерчены, они запоминаются надолго, а их судьбы неразрывно спаяны с исторической, национальной и общечеловеческой судьбой народа. Повествование, герои, идея – вот составные части символа веры Драшковича, вот составные части писательского кредо Драшковича-романиста.
«Ночь генерала» многие, в том числе и автор этих строк, считают самым сложным и самым удачным в литературном отношении романом Драшковича. Речь в нем идет прежде всего о Сербии, понесшей непомерно большие жертвы в борьбе с фашизмом во время Второй мировой войны и одновременно прошедшей через ад гражданской войны. Однако значение и смысл романа гораздо шире. Не найдется в Европе такого народа, который на страницах этого романа не нашел бы и что-то, относящееся к себе, к своему месту и роли в истории, разумеется, если ему до этого есть дело в наши трудные времена.
В романе «Ночь генерала» слиты воедино наиболее жизнеспособные жанры современной литературы и достигнуто то жанровое равновесие, которое так характерно для художественной прозы нашего времени. Это одновременно и исторический, и психологический, и биографический, и политический, и социальный, и антивоенный роман, в нем есть элементы «потока сознания», документальной прозы, критического и магического реализма, романизированной драмы.
Используя разные художественные приемы, Драшкович соединяет в технике мозаики документальный материал с авторским вымыслом для того, чтобы воссоздать одну-единственную ночь, последнюю ночь генерала Михайловича, которую он представляет читателю в двенадцати (по количеству часов одной ночи) главах романа. Генерал Михайлович был убит на рассвете, и до сих пор никто не знает, как это произошло и где он был похоронен. Этот исторический факт уже сам по себе свидетельствует о том, насколько коммунисты, возглавляемые Тито, боялись своего идеологического и военного противника и насколько они не боялись будущего, справедливости, Бога.
В трагической судьбе Дражи Михайловича в концентрированной форме отразились десятки тысяч трагических судеб тех солдат, которые в ходе бурных событий мировой истории встали на сторону Короля, Отечества, Бога и потеряли все. Поэтому можно сказать, что главным коллективным героем романа является народ, разделившийся на два непримиримых лагеря, которые олицетворены в фигурах генерала Михайловича – жертвы и генерала армии Тито Слободана Пенезича-Крцуна – палача, а также в целом ряде других исторических и вымышленных лиц, которых гражданская война поставила в безвыходное положение и привела к гибели (Тарабич, Елица, врач).
Во всех своих романах Вук Драшкович храбро и честно берется за важнейшие, ключевые и роковые для сербской истории темы, которые еще не похоронены, не ушли в прошлое, не нашли своего решения и поэтому не являются историческими в классическом смысле этого слова, скорее их можно назвать современными, более того – пророческими, к великому нашему несчастью. Писатель удивительно остро чувствует незавершенность и взаимосвязь исторических событий, он видит ту главную нить, проходящую через ткань времен и событий, которая иногда выходит на поверхность, словно повторяя или возвращая прошлое. Жизнь народа представляется Драшковичу огромной живой фреской, на которой отражены взлеты и падения, достоинства и недостатки нации. Он чувствует собственную ответственность за те грехи и ошибки, о которых нельзя молчать и значение которых нельзя умалять, он слышит биение пульса своего народа, и все это делает его настоящим классиком национальной литературы, а для классика существует по крайней мере два критерия оценки его произведений: литературно-эстетическая и духовная ценность.
Роман «Ночь генерала» адресован честному, справедливому, независимому, смелому и нравственно зрелому читателю, тому, кто не делит мир на победителей и побежденных, тому, кого не устраивает образ
Универсальным ключом к пониманию произведений Драшковича, выходящих по своему глубинному смыслу и значению за национальные рамки, является образ крестного пути.
Хочется верить, что читатели в России, чаще всего неискушенные в перипетиях сербских распрей, сумеют безошибочно определить и прочувствовать универсальное значение человеческой драмы, предстающей в романе «Ночь генерала».
Начинается коммунизм
– Бей, бей его, четника, [1] мать его растак!
Его волокли по цементному полу, били сапогами, ботинками, прикладами. По ребрам, по голове, в пах.
Глина на их сапогах и солдатских ботинках была желтоватой и жидкой, иногда с засохшей травинкой. На прикладах вырезаны ножом разные имена и даты.
Тело стало безжизненным и безвольным. Из-за того, что его и били с размаху, и топтали, и оно все время меняло форму: то сжималось в комок, то изгибалось дугой. А руки, скорее инстинктивно, чем сознательно, защищали голову.
1
ЧЕТНИКИ (от серб, чета – отряд) – военные формирования под командованием генерала Драголюба (Дражи) Михайловича. Они подчинялись югославскому королю Петру II и его правительству, находившимся во время Второй мировой воины в эмиграции в Лондоне.
Возле узкой двери, через которую его только что втащили, прямо на пороге остался один башмак, и от него по грубому цементному полу, петляя, тянулся след кровоточащей стопы.
В углу подвального помещения, в нескольких шагах от голой раскладной кровати, потрескивала печь, сделанная из металлической бочки, печь-буржуйка, с открытой дверцей, из которой треща вылетали искры.
Разгоряченные ударами и теплом, истязатели вытирали пот, стекавший на лоб из-под шапок с красными звездами и рычали:
– Это тебе за Бору… Это тебе за Желтого… за Веру… за Момчилу… за Колю… Это тебе за наших братьев и товарищей!
Выкрики мешались с лаем разъяренных собак, которые рвались с поводков, чтобы растерзать его.
Солдаты, держащие собак, двигались медленно, как будто скользя, вены у них на руках и шеях набухли от напряжения, потому что собаки тянули, вставали на задние лапы. Один из них икал, его начало рвать, но он не выпускал из рук поводка, и то, что он исторгал из себя, жидкое, сероватое, с непереваренными кусочками капусты, текло по подбородку, по шее, по шинели. Началась рвота и у второго, того, что стоял у двери.
– Топчи его! – донеслась команда.
«Где я нахожусь? – спрашивал себя генерал Дража, неуверенный в ответе, похожий на слепого, который пальцами ощупывает и рвет паутину. – Я промок, я весь мокрый. Промок до костей. Эти новые плащ-палатки тоже пропускают воду. Как же я такой пойду во Дворец? Всех этих поставщиков надо было бы под суд отдать. Гнилая свекла, червивая фасоль, песок в муке, разбавленные чернила, конина вместо телятины. Хорошо, хорошо еще, что ветер сейчас не с севера. Который час? Нет, это не труба, для вечерней зори еще рано. Кто эти люди? Столовая закрыта на побелку, об этом сообщили на утренней поверке. Это рекруты, болтаются здесь по привычке. Но ведь столовая в другом крыле. Что же происходит?» – мучился он.
– В голову его, в голову!
– Промеж ног вдарь, мать его, тут и у самого Господа слабое место!
– В грудь бей, в грудь, пса цыганского! Что мы бабы, что ли? Покажи-ка ему, кто мы такие! В грудь, да так, чтоб и отец его в гробу заворочался!
– По ребрам дай, Ликота. Сапогом по ребрам!
«Нет, это не сон! – шептал он самому себе.
– Нет, это не сон. Сон исчезает, когда понимаешь, что это сон, когда его ухватишь. Сознание рассекает его, он лопается, стоит ему соприкоснуться с сознанием, и улетучивается. Это что-то другое. А-а, я знаю, что это. Знаю! Опять вернулся тиф. Вернулся, разыгрался, вот почему полыхает в голове и мерещатся всякие чудеса. Проклятые бациллы. Оказывается, они просто притаились, чтобы обмануть, и вот опять взялись за свое. Солдат и тиф. Боевое братство. Да, да, это тиф!» – пытается пробормотать он вслух.
Носок сапога, который он не заметил, с размаху ударил его в нижнюю челюсть, и в глазах полыхнуло огнем. В первый момент ему показалось, что это были языки от выстрела батареи горной артиллерии, объединенные по краям тьмой и ночным дождем. Но тут же языки исчезли, а беспорядочные мысли о дождевиках, столовой, червивой фасоли, о веселых рекрутах, ярко-красной ковровой дорожке на лестнице Дворца и о тифе сменились, слившись, чем-то похожим на эхо крика. Потом перестали быть слышны и крики, и голоса, и собачий лай.
– Хватит! – раздалась команда из глубины. – Он потерял сознание.
– Воды! Принесите воды! Подыхает!
– Этот выродок так быстро не помрет!
– Я бы его в лодку, да подальше от берега в синее море, пусть-ка рыб покормит!
– Нет, браток, мы его в яму с известью бросим. Чтобы ни свиньи, ни рыбы не отравились! Нет, браток, его прямо в известь!
От вылитых на него трех ведер воды, с плававшими в них травинками и щепками, на полу образовалась лужа. На рассеченной нижней губе остался прилипший листик.
«Тени! – подумал он. – Да, тени! Меня мучает жажда, оттого и эти видения. Это не руки с кувшином, это не люди. Это тени. Вытянутые, с изломанными движениями. Они передвигаются, соприкасаются, сливаются, разделяются. Тени!»
– Ну, я умаялся с ним больше, чем с той вдовой.
– Смотри, у него и кровь-то вроде как у скотины.
– У меня пропали очки! – попытался выговорить он и не смог понять, прозвучали ли слова или это был только выдох. – Почему я мокрый? Где мои очки? – он снова собрался с силами и попытался нащупать что-то вокруг себя.
– Бей! – прозвучала новая команда. – Не жалей его!
«Мои зубы… глаз… мои ребра… нет, это, конечно же, сон! – судорожно сжался он в комок и руками закрыл голову. – Немцы! Откуда немцы? Кто такой этот Влада, и Ратко?» – спрашивал он себя и слушал выкрики: за Велько, за Владу, за Пегого, за Милана, за Ратко!..
«Господи, Боже мой! Не надо. Прошу вас, не надо», – хотел сказать он, но какое-то блаженство и глухота снова пресекли его мысли.
– Воды! Быстро!
– Он мертв!