Ночь герцогини

Джеймс Элоиза

Юджиния уже хлопотала возле Джема.

– Думаю, с тобой все в порядке, папа, – успокаивала она. – Посмотри, кровь уже не идет. Но вы должны быть осторожнее, мистер Коуп. – Лицо ее стало серьезным. – Мой отец уже не так молод – в отличие от вас.

Чудесно… просто великолепно! Джем тут же почувствовал себя старой развалиной.

Он молча направился к двери. За ним вприпрыжку бежала Юджиния.

– Я пойду к себе наверх, папа! – крикнула она.

– Я загляну к тебе перед ужином, котенок! – крикнул он ей вслед.

– О,

лорд Стрейндж, – за его спиной проговорил Коуп. – Если позволите… Дело в том, что меня попросили передать вам записку.

– Что?

Коуп молча протянул ему сложенный листок. Развернув его, Джем досадливо поморщился и махнул рукой, отгоняя исходивший от записки слабый аромат духов.

– Господи… Будь я проклят, да ведь это стихи! И подписи нет. Кто вам ее передал?

– Этого я не могу вам сказать.

Но глаза его смеялись. Джем едва не улыбнулся в ответ, но вовремя спохватился. Мысленно чертыхнувшись, он уткнулся в листок и пробежал глазами записку.

Ночной порой,

поет соловушка лесной

– прочитал он вслух.

Потом перевернул страницу.

– И все? Всего две строчки?

Джем едва не спросил Коупа, не он ли автор записки, но вовремя прикусил язык. Он?! Если ее действительно писал Коуп, он не желает иметь с этим ничего общего. Впрочем, нет… вряд ли Коуп приложил к этому руку. От записки пахло духами. А от Коупа исходил слабый, но приятный запах мыла.

Джем вдруг разозлился на себя – стыд, какой, он уже начал принюхиваться к мальчишке! Побагровев, он вихрем вылетел из комнаты, не сказав больше ни слова.

Глава 14

Выясняется, что друзей можно отыскать там, где не ждешь

– Ну, как, вы уже успели насладиться зрелищем танцующих Граций? – полюбопытствовал Вилльерс. Откинувшись на высоко взбитые подушки, он сидел в постели, его некогда красивое лицо осунулось до неузнаваемости.

Гарриет осторожно подсела к нему.

– Нет, я разочарована – думала, что нас порадуют представлением во время завтрака, но, увы… Как вы себя чувствуете?

Герцог скривился.

– Этот Треглоун, доктор, которого подсунула мне Джемма, посоветовал остаться дома. И, как это ни грустно, вынужден признать, что чертов шотландец был прав. Но это не важно. Лучше скажите, удалось Стрейнджу сделать из вас «настоящего мужчину»?

– Знаете, по-моему, быть мужчиной на редкость утомительно, – с чувством заявила Гарриет. – У меня все тело болит, правая рука – после урока фехтования, нижняя… э-э… часть – после прогулки верхом, ну и все остальное – за компанию.

– М-да… не повезло. Похоже, Стрейндж принял мою просьбу слишком близко к сердцу. Не ожидал от него такого рвения. Будьте осторожны; готов пари держать, что сегодня вечером он попытается подсунуть вам девицу легкого поведения. Наверное, считает, что это часть обучения.

– Легко вам смеяться, – с упреком бросила Гарриет. И, напустив на себя высокомерный вид, добавила: – Впрочем, хотите – верьте, хотите – нет, а одна дама уже намекнула, что ей приятно мое общество!

– Вот даже как? А я тут валяюсь… О Господи… все бы отдал, чтобы иметь возможность выбраться из постели! Дайте мне слово, что не дадите ей от ворот поворот – хотя бы до тех пор, пока я не встану на ноги и не увижу своими глазами, как вы воркуете!

– Но я стараюсь не попадаться ей на глаза, – созналась Гарриет.

– Ну, боюсь, это будет не так-то просто, – ухмыльнулся Вилльерс. – Хотя в доме у Стрейнджа обычно бывает много народу, однако тут все друг друга знают. Кстати, не думал, что вы решитесь заглянуть ко мне.

Гарриет вскинула на него глаза.

– Почему?

– Ну, я бы не удивился, если бы вы возненавидели меня – Бог свидетель, я это заслужил. – Это было сказано без всякой горечи. Но Гарриет поняла, что он имеет в виду смерть ее мужа, который покончил с собой, проиграв герцогу партию в шахматы.

– Мне было бы гораздо легче возненавидеть вас, чем признаться себе в том, что Бенджамин сам предпочел уйти из жизни.

– Предпочел уйти из жизни? Странный выбор слов, когда речь идет о самоубийстве.

– А как бы вы это назвали? Герцог молчал.

У него и в самом деле удивительные глаза, подумала Гарриет, такие черные, что кажутся бездонными.

– Весь первый год я жутко злилась на Бенджамина – за то, что он не любил меня так, как я того заслуживала; за то, что так сильно любил шахматы, что, проиграв, предпочел расстаться с жизнью; за то, что был так глуп, чтобы наложить на себя руки.

В глазах герцога читалось сочувствие, но он снова промолчал.

Наконец Гарриет, сделав над собой усилие, снова заговорила:

– Шахматы были его настоящей страстью. Поэтому проигрыш в шахматах был для него то же самое, что неразделенная любовь, когда жизнь без любимого существа попросту невозможна. И он покончил с собой.

– Что ж, остается только радоваться, что меня подобная страсть обошла стороной, – усмехнулся Вилльерс. – Конечно, я могу представить себе, как это бывает, но влюбиться самому… А вы? Вы любили когда-нибудь?

– Я… – Гарриет замялась. – Я любила Бенджамина. Он был первым мужчиной, обратившим на меня внимание. А нам обоим известно, насколько «привлекательной» находят меня мужчины. Не говоря уж о том, что в настоящее время я щеголяю в брюках!

– Вы явно недооцениваете себя, – возразил герцог. – Да и свои брюки тоже. Даже мне доставляет удовольствие любоваться вашей… мм… derriere, а я ведь сейчас слабее котенка и при всем своем желании не смог бы затащить женщину в постель.