Ночь и день
Шрифт:
– Стиль, как ты знаешь, это то, чем мы склонны пренебрегать… – рассуждал он, чувствуя на себе взгляд Кэтрин, только вот какой – недовольный или безразличный, – он не мог понять.
На самом деле она чувствовала себя загнанной в ловушку – и это раздражало Кэтрин, поскольку нарушило все ее планы. Теперешнее равнодушие, если не сказать враждебность, со стороны Уильяма давало возможность разойтись без ссоры, раз и навсегда. Мэри и то было легче, думала она, там требовалось сделать один простой шаг – и все. На самом деле она подозревала, что вся эта хваленая утонченность, сдержанность и деликатность, которой отличались ее родные и близкие, объясняется неким изъяном характера. К примеру, хотя ей очень нравилась Кассандра, ее бесшабашный образ жизни поражал Кэтрин полнейшим легкомыслием: сперва та увлекалась социализмом, затем шелковичными червями, а теперь вот музыкой; последнее увлечение, как она подозревала, и вызвало внезапный интерес к ней Уильяма. Раньше Уильям, оставаясь с ней наедине, никогда не отвлекался на писание каких-то писем.
И постепенно пришла ясность – как будто за тучами вдруг открылось окошко, – что, возможно – нет, не возможно, а даже наверняка, – привязанность, которую она раньше принимала как должное, оказалась не так уж сильна или вообще прошла. Она внимательно посмотрела на него, словно ожидала увидеть в его лице признаки своего нового открытия. Весь его облик был исполнен внутреннего благородства, интеллекта и душевной чуткости, что было прекрасно, вне сомнений, но только все эти достойные качества сейчас, казалось, принадлежали постороннему. Поглощенный своим делом, Уильям показался ей чужим и отстраненным, – так бывает, когда смотришь на человека, беседующего за стеклянной стеной.
Он продолжал писать, не поднимая глаз. А она не решалась спросить его о чувствах, на которые не имела права. Уверенность в том, что он отдалился от нее, наполняла ее отчаянием – что ж, вот вам лучшее доказательство того, что человек бесконечно одинок! – сейчас Кэтрин поняла это с предельной ясностью. Она отвернулась к камину – казалось, даже физически они слишком далеко друг от друга, чтобы заговорить, духовно же ей не от кого было ждать понимания, все мечты ее подвели, и во всей Вселенной не осталось ничего настоящего, во что можно было бы верить, кроме абстрактных идей – цифр, законов, звезд, фактов, – но опорой ей они быть не могли, поскольку она не обладала достаточными знаниями и к тому же робела.
Поняв, что неловкое молчание затянулось по его вине, Родни оторвался от бумаг, надеясь сгладить все доброй шуткой или даже попросить прощения, однако увиденное повергло его в замешательство. Кэтрин, казалось, никак не оценивает его поведения – ей было безразлично. Судя по выражению лица, она думала о чем-то своем. Из-за ее равнодушия, свойственного в такой ситуации скорее мужчинам, нежели женщинам, у него исчезло желание сгладить неловкость и вновь вернулось ощущение полной беспомощности. Он невольно сравнивал Кэтрин с Кассандрой, какой он ее запомнил: живой, энергичной, взбалмошной. Кэтрин была сдержанной, холодной, молчаливой, отличие разительное, но все же она много значила для него, и ему было не все равно, как он выглядит в ее глазах.
Минуту спустя она странно поглядела на него, как будто только что заметила его присутствие.
– Ты закончил письмо? – спросила она весело, как показалось ему, без тени ревности.
– Нет, отложу до лучших времен, – ответил он. – Сегодня я почему-то не в настроении. Не могу найти нужные слова, получается как-то нескладно.
– Да ведь Кассандра не заметит, складно ты напишешь или нескладно, – сказала Кэтрин.
– Я в этом не уверен. Осмелюсь заметить, у нее неплохое литературное чутье.
– Возможно, – равнодушно произнесла Кэтрин. – Кстати, в последнее время ты стал пренебрегать моим образованием. Может, ты почитаешь мне что-нибудь? Позволь, я выберу книгу.
С этими словами она подошла к книжным полкам и принялась оглядывать ряды книг. Все лучше, думала она, чем ссора или тягостное молчание, которое все больше и больше отдаляет их друг от друга. Перебирая книги одну за другой, она с горькой иронией думала о том, как самонадеянна была всего лишь час назад, пытаясь спланировать их жизненный путь и при этом не имея ни малейшего представления о том, где они находятся, что чувствуют и даже любит ее Уильям или нет. Позиция Мэри казалась ей правильной и даже завидной – если, конечно, она ее правильно поняла, – и впрямь в жизни женщины все может быть так просто.
– Свифт, – сказала она наконец, вытащив том наугад, чтобы покончить хотя бы с этим вопросом. – Давай почитаем Свифта.
Родни взял у нее книгу, заложил пальцем страницу, но по-прежнему молчал. Лицо его было задумчиво, словно он мысленно взвешивал что-то, но пока не мог сказать ничего определенного.
Кэтрин, усаживаясь рядом с ним, бросила на него настороженный взгляд. На что она надеялась или чего страшилась – этого она не могла бы объяснить; главным, пожалуй, было совершенно непонятное и непозволительное желание убедиться, что он ее по-прежнему любит. Придирки, жалобы, мелочные расспросы – ко всему такому она давно привыкла, но эта погруженность в себя, за которой угадывалась внутренняя сила, была ей внове. Она не знала, чего ждать.
Наконец Уильям заговорил.
– Это немного странно, тебе не кажется? – Он попытался рассуждать. – Я хочу сказать, большинство людей сильно огорчились бы, узнав, что их свадьба на полгода откладывается. А вот мы – нет; чем ты это объясняешь?
Он говорил тоном беспристрастного судьи.
– Я объяснил бы это тем, – продолжил он, не дожидаясь ответа, – что наши отношения начисто лишены романтики. Отчасти это, конечно, из-за того, что мы давно знаем друг друга; но я думаю, тут не только это. Мне кажется, все дело в несходстве темпераментов: ты, на мой взгляд, немного холодна, а я, подозреваю, несколько эгоцентричен. И потому у нас нет ни малейших иллюзий относительно друг друга, хотя это и странно. Не стану отрицать: большинство удачных браков как раз и держатся на таком взаимопонимании. Но сегодня утром меня это поразило, и я подумал: действительно странно, когда Уилсон заметил, что я не слишком расстроен. К слову сказать, ты уверена, что мы еще не давали согласия на аренду того дома?
– У меня сохранились письма, и завтра я их просмотрю, но, полагаю, там все в порядке.
– Благодарю. А насчет психологической проблемы, – сказал он, словно продолжая некое исследование, не имеющее к нему самому ни малейшего отношения, – бесспорно, каждый из нас способен на чувство… назовем его для простоты романтической увлеченностью… к третьим лицам, во всяком случае, относительно себя я почти не сомневаюсь.
Пожалуй, впервые за все время их знакомства Уильям так взвешенно и совершенно спокойно говорил о собственных чувствах. Обычно он избегал подобных откровений – отшучивался или менял тему беседы, впрочем, так обычно и поступают мужчины, вернее, джентльмены, когда находят предмет разговора недостойным или сомнительным. И то, что он вдруг решил объясниться, ее заинтриговало, заставив забыть об уязвленной гордости. Почему-то ей тоже стало с ним значительно проще: может, потому, что они теперь на равных? – задумалась она. Его слова были интересны ей, поскольку помогали понять собственные проблемы.
– Что такое романтика? – задумчиво проговорила она.
– Хороший вопрос. Я ни разу не встречал определения, которое меня бы устроило, но попадались и очень неплохие. – И он бросил взгляд в сторону книг.
– Это подразумевает не знание другого человека, а скорее полное незнание, – решилась она предположить.
– Некоторые считают, что в литературе романтика – это вопрос дистанции, то есть…
– В искусстве – возможно. Но для людей, наверное…
– У тебя ведь нет личного опыта? – спросил он, задержав на ней взгляд.