Ночь и день
Шрифт:
– Правильно, конечно, мы поступаем правильно, – ответил ей Уильям, – если, после всего того, что я тут наговорил, ты готова выйти замуж за такого путаного, такого неисправимо…
– Перестань, Уильям, – вмешалась Кэтрин, – Кассандра нас слышала, и ей лучше знать, какие мы. Пусть сама решает.
Но сердце Кассандры, не выпускавшей руку Уильяма, переполняли вопросы. Может, неправильно было подслушивать? За что тетя Селия на нее рассердилась? Не возражает ли сама Кэтрин? Но главное – правда ли, что Уильям любит ее, отныне и навсегда, больше всех на свете?
– Я должна быть для него на первом месте, Кэтрин! – воскликнула она. – Я не согласна делить его даже с тобой.
– А я об этом и не прошу, – сказала Кэтрин. Но чуть отодвинулась от них, сидевших рядом, и принялась машинально перебирать цветы.
– Но ты ведь делилась со мной, – сказала Кассандра. – Почему же я не могу поделиться с тобой? Почему я такая недобрая? Знаю почему, – добавила она. – Мы с Уильямом понимаем друг друга. А вы друг друга никогда не понимали. Вы слишком разные.
– Но я никем так не восхищался… – возразил Уильям.
– Речь не об этом, – попыталась объяснить Кассандра. – Речь о понимании.
– Разве я никогда не понимал тебя, Кэтрин? Думал только о себе?
– Да, – вмешалась Кассандра. – Ты требовал от нее пылкости, а она сдержанная, ты хотел, чтобы она была практичной, а она не практичная. Ты был слишком самолюбив и чересчур требователен – Кэтрин тоже. Но в этом никто не виноват.
Кэтрин очень внимательно отнеслась к этому наивному опыту психоанализа. Слова Кассандры как будто стирали старую размытую картину жизни и чудесным образом наносили на нее краски, так что она выглядела как новая. Она обернулась к Уильяму.
– Верно, – сказала она. – Никто не виноват.
– Есть многое такое, что можешь дать ему только ты, – продолжала Кассандра, будто читая страницы невидимой книги. – Я к этому готова, Кэтрин. И никогда не буду оспаривать. Я хочу быть такой же великодушной, как ты. Но мне это будет непросто, потому что я его люблю.
Наступила долгая пауза. Уильям первым нарушил молчание.
– Об одном только я прошу вас обеих, – сказал он, обеспокоенно глянув на Кэтрин. – Давайте никогда больше не обсуждать подобные вещи. Не то чтобы я стеснялся – я вовсе не такой консервативный, как ты думаешь, Кэтрин. Просто мне кажется, объяснениями можно все испортить, всякие сомнения лезут в голову… А мы теперь так счастливы…
Кассандра горячо согласилась с Уильямом, устремив на него взгляд, полный любви и безграничного доверия, отчего он почувствовал себя наверху блаженства. После чего не без опаски поглядел на Кэтрин.
– Да, я счастлива, – заверила она. – И я согласна. Не будем больше говорить об этом – никогда.
– О Кэтрин! – Кассандра протянула к ней руки, слезы катились по ее щекам.
Глава XXX
Для троих в доме этот день был настолько непохож на остальные, что обычный ход повседневности – накрывают на стол, миссис Хилбери пишет письмо, тикают часы, открываются и закрываются двери, – все эти и другие признаки устоявшейся цивилизованной жизни оказались вдруг лишенными всякого смысла и, казалось, надобны лишь для того, чтобы мистер и миссис Хилбери не усомнились, что все идет как и положено. Так случилось, что миссис Хилбери пребывала в расстройстве без всякой видимой причины, если не считать таковой излишнюю грубость ее любимых елизаветинцев, граничащую с дурновкусием. Во всяком случае, она со вздохом закрыла «Герцогиню Мальфи» и поинтересовалась – да, именно так она и сказала Родни за ужином, – найдется ли на свете молодой одаренный автор, полагающий, наоборот, что жизнь прекрасна ? Но, не добившись толку от Родни и в одиночку исполнив реквием по настоящей поэзии, она утешилась мыслью о том, что на свете есть Моцарт, и вновь повеселела. Миссис Хилбери попросила Кассандру сыграть, и, когда они поднялись наверх, Кассандра сразу открыла крышку фортепиано и постаралась воссоздать атмосферу чистой и незамутненной красоты и гармонии. При звуках первых нот Кэтрин и Родни вздохнули с облегчением, поскольку музыка давала им возможность передышки – не нужно было все время думать о том, как себя вести. Оба размышляли каждый о своем. Миссис Хилбери вскоре пришла в соответствующее расположение духа – полумечтательное, полудремотное, нежно-меланхоличное и совершенно счастливое. И только мистер Хилбери слушал внимательно. Он любил музыку, разбирался в ней, и Кассандра знала, что он не пропустит ни единой ноты. Она очень старалась, и наградой за старания было его одобрение. Слегка подавшись вперед и поигрывая зеленым камушком на цепочке, он вдумчиво – и одобрительно – оценивал игру, но вдруг остановил ее и пожаловался на шум. Окно было не закрыто. Он кивнул Родни, и тот молча пошел затворить его. Однако Родни почему-то задержался у окна, а вернувшись, сел поближе к Кэтрин. Вновь полились звуки музыки. Во время особенно громкого пассажа он склонился к Кэтрин и что-то прошептал ей на ухо. Она бросила взгляд на родителей и через мгновение незаметно покинула комнату вместе с Родни.
– В чем дело? – спросила она, когда дверь за ними закрылась.
Родни не ответил и повел ее по лестнице на первый этаж, в столовую. Затворив дверь, молча направился к окну и отдернул штору. Кивком головы подозвал к окну Кэтрин.
– Он снова здесь, – сказал Родни. – Видишь, вон там, под фонарем?
Кэтрин посмотрела в окно. Она совершенно не представляла, о чем Родни говорит. Ею овладело смутное и тревожное предчувствие. На другой стороне дороги, рядом с уличным фонарем, стоял мужчина – стоял и смотрел на их дом. Потом мужчина развернулся, немного прошелся по тротуару, вернулся обратно и снова застыл как изваяние. Кэтрин казалось, он смотрит прямо на нее и знает, что она его видит. Вдруг она поняла, кто это, и рывком задернула штору.
– Это Денем, – сказал Родни. – И вчера вечером он тоже был здесь.
Он говорил строго, будто упрекал Кэтрин в чем-то. Она побледнела, сердце часто забилось.
– Ну если он зайдет… – начала она.
– Не дело, что он ждет на улице. Я приглашу его в дом, – сказал Родни.
Он хотел было отдернуть штору, но Кэтрин перехватила его руку:
– Постой! Я не разрешаю.
– Поздно, – ответил он. – Ты играешь с огнем. – Он все еще придерживал штору. – Кэтрин, почему ты не хочешь признаться себе, что любишь его? – произнес он. – Или тебе нравится мучить его, как мучила меня?
Она растерялась, не понимая, чем навлекла на себя эту бурю эмоций.
– Я запрещаю тебе открывать окно, – сказал она.
Он убрал руку.
– Я не имею права вмешиваться, – ответил он. – Пойду наверх. Или, если хочешь, вернемся в гостиную вместе.
Она покачала головой:
– Нет, я не могу туда идти. – И отвернулась, смутившись.
– Ты любишь его, Кэтрин, – сказал вдруг Родни. В его голосе уже не было суровости: так нашалившего ребенка уговаривают сознаться, что набедокурил.
Она подняла на него глаза.
– Я – люблю его? – повторила она изумленно.
Он кивнул. Кэтрин выжидающе смотрела на него, словно ждала разъяснений, но он молчал – она вновь отвернулась и погрузилась в собственные мысли. Он смотрел на нее в упор, молча, как будто давал ей время самой подумать и понять очевидное. Из комнаты наверху доносились звуки фортепиано.
– Давай же! – вдруг воскликнула она чуть не с отчаянием, подавшись вперед.
Родни понял это как сигнал к действию. Он отдернул штору, она его не остановила. Оба искали глазами фигуру под уличным фонарем.
– Его там нет! – воскликнула она.
Действительно, там никого не было. Уильям распахнул окно и выглянул наружу. Ветер, ворвавшийся в комнату, принес далекий стук колес, звук торопливых шагов по тротуару, протяжные гудки суденышек на реке.
– Денем! – крикнул Уильям.
– Ральф! – позвала Кэтрин; но она произнесла это имя не громче, чем если бы обращалась к кому-то рядом.
Они внимательно смотрели на противоположную сторону улицы и не заметили темного силуэта внизу, у ограды палисадника. Денем успел перейти дорогу и стоял совсем близко – его голос, прозвучавший почти над ухом, их даже испугал.