Ночь лунного страха
Шрифт:
— Да ведь он сказал, что поехал к вам.
— Ко мне?!
— Да… И еще он сказал, — что вы вместе вернетесь через неделю.
— Что же получается? — Дэзи беспомощно прислонилась к стене. — Получается, что я тоже уехала?
— Ну да… — кивнула, понимая, что голова у нее идет кругом, пани Черникова.
— А вы… — с надеждой взглянула на нее Дэзи. — Вы видели, как я уезжала?
— Да, в общем, нет… Мне об этом сообщил господин Климов.
И Дэзи сделала единственное, что
Но любезный голос раз за разом объяснял ей, что его номер временно блокирован.
Глава 4
— Я один? Больше никто здесь не выходит?
— Да кто ж тут сходить-то будет? — удивилась проводница. — Тут и не сходит никогда никто.
Сколько езжу, не видала.
— А почему же поезд останавливается? — изумился Лопухин.
— Да по старой памяти, наверное… Люди-то раньше тут жили. Это потом все опустело. Работы не стало, вот народ и сбежал от голода. А остановка осталась.
— Неужели там вообще никто не живет? — заволновался Лопухин, озадаченный такой информацией.
— Ой, не знаю, парень! Живет ли там кто вообще?
Откуда мне знать? Когда-то, можа, и жили… Щас не знаю… Врать не буду — не скажу!
На стоянку было отведено ровно три минуты. Но Лопухину показалось, что машинист не выдержал и этого времени. Едва Никита спрыгнул на землю, проводница тут же убрала лесенку, и едва остановившийся поезд снова поплыл, тронулся с места.
Никита огляделся…
Правда, удалось ему разглядеть немногое: отрезок насыпи, рельсы, какие-то темные кусты… И светящийся циферблат своих часов.
Это был самый темный час ночи. Удачное время для того, чтобы сойти с поезда — ничего не скажешь!
Если даже в этой черной мути и были какие-то ориентиры, на которые можно пойти — крыши домов, например, — то сейчас они терялись в непроглядной ночной мгле. К тому же, когда стих шум поезда, наступила невероятная тишина.
Лопухин попристальнее огляделся в этом безмолвии, где не предполагалось, по прогнозам проводницы, ни одной живой души…
Ему не было известно, что должны ощущать астронавты, высаживаясь на безлюдной планете, на которой до них никто не бывал, но сейчас ему казалось, что их впечатления все-таки поприятнее. По крайней мере, за спиной у астронавтов был космический корабль, на который всегда можно вернуться. А тут чего ждать?! Пока через неделю снова пройдет поезд? И хорошо, если остановится на три минуты… «По старой памяти», — как сказала бы проводница.
Глаза все-таки понемногу привыкали к непроглядной тьме…
И в состоянии, близком к отчаянию, Лопухин снова огляделся по сторонам. Огляделся — и радостно присвистнул…
Неподалеку от него прилаживал рюкзак на спину бородатый мужик, явно сошедший с поезда — очевидно, из соседнего вагона! — вместе с ним.
— Эй! — радостно бросился к нему Лопухин. — Эй, приятель!
Мужик молча продолжал возиться с огромным рюкзаком.
— Не возьмете меня в попутчики? — заторопился Никита. — А то ни зги не видно… Я тут, знаете ли, не местный…
Мужик и бровью не повел.
— Вы не подскажете по крайней мере, где здесь можно переночевать? — уязвленный этим непоколебимым и гордым молчанием, поинтересовался Лопухин.
Мужик молчал.
Наконец, приладив рюкзак — можно было подумать, что именно это важное занятие и не позволяло ему отвлекаться на всякую ерунду, — он мельком взглянул на Никиту… И вдруг, буркнув сквозь зубы:
«За мной иди!», двинулся вперед.
Остаток ночи Лопухин провел, доедая взятые в дорогу чипсы и дремля на лавке в углу избушки путевого обходчика. Отчего-то у него было ощущение, что засыпать не стоит. Однако перед самым рассветом, когда сон одолевает сильнее всего, его все-таки сморило.
Проснулся Лопухин оттого, что голове было неудобно — рюкзачок, который он положил под голову, теперь под ней отсутствовал. Более того, при тусклом свете керосиновой лампы Никита обнаружил, что в этом его рюкзаке теперь с большим интересом роется его бородатый попутчик. Причем делал это бородатый молчун очень увлеченно, как, видно, и все остальное в жизни, не обращая на Лопухина ни малейшего внимания.
— Эй, приятель! Ты, часом, не ошибся рюкзаком? — Никита как можно любезнее попытался все-таки привлечь к себе его внимание.
— Цыц, козявка! — Мужик поднял голову, довольно весело ухмыльнулся и показал Лопухину нож.
По детским впечатлениям от русского языка слово «козявка» запомнилось Лопухину как крайне обидное. Так школьники постарше обращались к первоклашкам в школе, в которой Никита успел поучиться.
— О'кей… — вздохнул Лопухин. И, приподнявшись на скамье, врезал мужику ребром ладони по запястью. Нож упал на пол. Далее последовал короткий, но внушительный удар по голове позади уха, когда бородатый нагнулся, чтобы схватить нож. Далее должен был бы последовать удар ногой в лицо, когда тот отшатнется…
Но Никите явно попался понятливый собеседник, знакомый с развитием сценария.
— Ладно, ладно… Размахался! — буркнул бородатый, разгибаясь и потирая ушибленную руку. И бросил Лопухину его рюкзак:
— Лови! Я ведь ничего и не взял…
— А зачем полез?
— А как же, парень… Надо же познакомиться! Кто ты такой? И какого лешего тебя сюда занесло?
— А спросить нельзя?
— Спросить? — Бородач недоверчиво ухмыльнулся. — Да наврешь ведь с три короба! Сколько по свету мотаюсь, никогда не видел, чтобы в дороге кто о себе правду рассказывал. А может, ты убивец — из тюрьмы бежал? Я засну, а ты чик по горлу?