Ночь – мой дом
Шрифт:
— Его вынудили уйти на пенсию, — ответил Джо. — В последний раз, когда я о нем слышал, он находился в каком-то санатории. Он нам не может навредить.
— Но его дочка смогла. А ты ей позволил. Вот почему о тебе ходят слухи, что ты чересчур мягок. Не трус, этого я не говорил. Все знают, что ты был на волосок от смерти, когда в тридцатом расправился с этим болваном, да и на то дело с военным кораблем отважатся только храбрецы. Но ты не убрал того урода в тридцать первом и позволил бабе — черт подери, дамочке, Коглин, — помешать твоей сделке насчет казино.
— Это
— У тебя их нет, — подтвердил Лучано. Глянул через стол на Диона. — А ты бы что сделал с этим уродом?
Дион неуверенно покосился на Джо.
— Не смотри на него, — бросил Лучано. — Смотри на меня. Мне и отвечай.
Но Дион продолжал глядеть на Джо, пока Джо не произнес:
— Скажи ему правду, Ди.
Дион повернулся к Счастливчику:
— Я бы его вырубил, на хрен, мистер Лучано. С концами. И его сынков тоже. — Он щелкнул пальцами. — Всю его семейку бы извел.
— А ту святошу?
— Устроил бы ей вроде как исчезновение.
— Зачем?
— Чтобы эти ее почитатели могли превратить ее в святую. Убедить себя, что ее взяли живой на небеса, то да се. Но при этом они прекрасно знали бы, что мы изрубили ее на куски и скормили крокодилам, так что они не стали бы больше с нами заедаться. Вместо этого они в свободное время будут собираться во имя ее и петь ей хвалу.
— Это про тебя Пескаторе говорил, что ты предатель, — произнес Лучано.
— Ага.
— Мы всё недоумевали. — Он обратился к Джо: — Как ты мог в здравом уме довериться предателю, который тебя заложил и на два года отправил за решетку?
— Я и не мог бы, — ответил Джо.
Лучано кивнул:
— Мы так и подумали, когда пытались отговорить старика от этого рейда.
— Но вы его разрешили.
— Разрешили — в случае, если ты откажешься пользоваться нашими грузовиками и нашими профсоюзами в твоем новом бизнесе со спиртным.
— Мазо мне об этом не сказал ни слова.
— Не сказал?
— Нет, сэр. Он объяснил лишь, что я буду получать распоряжения от его сына и что я должен убить своего друга.
Лучано долго глядел на него.
— Ну ладно, — промолвил он наконец. — Излагай свое предложение.
— Сделайте его боссом. — Джо указал большим пальцем на Диона.
— Что?! — переспросил Дион.
Лучано впервые улыбнулся:
— А ты останешься при нем как consigliere?
— Да.
— Погодите секунду. Погодите, — проговорил Дион.
Лучано воззрился на него, и улыбка исчезла.
Дион вмиг прочел выражение его лица.
— Это была бы для меня большая честь, — произнес он.
— Откуда ты родом? — спросил Лучано.
— С Сицилии, есть там городок Манганаро.
Брови Лучано полезли вверх.
— Я из Леркара-Фридди.
— О-о! — восхитился Дион. — Из того большого города.
Лучано обошел стол.
— Только житель паршивой дыры вроде Манганаро может назвать Леркара-Фридди большим городом.
Дион кивнул:
— Потому-то мы и уехали.
— Когда это было? Встань.
Дион встал.
— Мне было восемь лет.
— Возвращался туда потом?
— Зачем мне туда возвращаться? — не понял Дион.
— Это напомнит тебе, кто ты такой. Кто ты на самом деле — а не кем ты притворяешься. — Он положил руку на плечо Диону. — Ты босс. — Он указал на Джо. — А он — мозг. Пойдемте пообедаем. В нескольких кварталах отсюда есть отличное местечко. Лучший мясной соус в городе.
Они вышли из кабинета, и четверо мужчин тут же окружили их и двинулись вместе с ними к лифту.
— Джо, — произнес Счастливчик, — хочу познакомить тебя с моим другом Мейером. У него есть великолепные идеи насчет казино во Флориде и на Кубе. — Лучано обнял Джо за талию. — Ты как, много знаешь про Кубу?
Глава двадцать седьмая
Фермер-джентльмен в Пинар-дель-Рио
Когда поздней весной 1935 года Джо Коглин встретился в Гаване с Эммой Гулд, минуло девять лет с ограбления бутлегерского бара в Южном Бостоне. Он вспомнил, как холодно и невозмутимо держалась она в то утро. И как его взволновали эти ее качества. Тогда он принял это волнение за увлечение, а увлечение — за любовь.
Джо с Грасиэлой прожили на Кубе почти год. Сначала они поселились в гостевом доме при одной из кофейных плантаций Эстебана высоко в холмах Лас-Террасас, полусотней миль западнее Гаваны. Утром их будил аромат кофейных зерен и листьев какао, и капли осевшего тумана с легким шелестом и постукиванием сеялись с деревьев. По вечерам они гуляли у подножия холмов, а полотнища гаснущего света забирались все выше в пышные древесные кроны.
Мать и сестра Грасиэлы навестили их как-то в выходные, да так и не уехали. Томас, еще даже не ползавший, когда они прибыли на остров, к концу своего десятого месяца уже сделал первый шажок. Женщины бесстыдно баловали его и закармливали до такой степени, что он обратился в шарик с толстыми ляжками в складочках. Но, начав ходить, он вскоре начал и бегать. Он носился по полям и вверх-вниз по склонам, а женщины гонялись за ним, так что вскоре он уже не походил на шарик, став стройным мальчиком с отцовскими светлыми волосами, темными глазами матери и кожей цвета кокосового масла — смеси отцовского и материнского оттенка.
Джо несколько раз летал в Тампу на «жестяном гусе» — трехмоторном «Форде-5-АТ», который трещал на ветру и иногда без предупреждения кренился или нырял. Пару раз он, добравшись до места, выходил из кабины с заложенными до конца дня ушами. Авиационные фельдшеры давали ему специальную резинку, чтобы он ее жевал в полете, и хлопчатую вату, чтобы он затыкал ею уши, но все-таки воздушный путь сообщения казался ему примитивным, к тому же Грасиэла не желала в этом участвовать. Так что он летал без нее и всякий раз обнаруживал, как ему чисто физически не хватает ее и Томаса. Посреди ночи он просыпался в их айборском доме с острой болью в животе, от которой перехватывало дыхание.