Ночь – мой дом
Шрифт:
— Но если бы он не ограбил банк, — проговорил Томас, — они бы не погибли.
— Если бы другой коп не взялся за автомат, черт дери, они остались бы живы. — Шофер закрыл дверцы, посмотрел на Поули с Томасом, и Томас с удивлением заметил в его глазах отвращение. — Вы, парни, только что отмутузили его до полусмерти. Но неужто он преступник?
Две машины сопровождения пристроились за «скорой», и все они тронулись в ночь. Томасу приходилось напоминать себе, что избитый человек в «скорой» — это Джо. Но мысленно называть этого человека «сын» — это уже слишком. Его плоть и кровь. Часть этой плоти и довольно много этой крови он потерял там, в переулке.
Он спросил у Поули:
— Ты объявил в розыск Альберта Уайта?
Поули кивнул:
— И
— Начните с Гишлера. Сообщите всем группам, что в машине у него может находиться женщина. Где Формен?
Поули двинул подбородком:
— В переулке, подальше.
Томас зашагал в ту сторону, Поули последовал за ним. Когда они остановились в группе полицейских у служебного входа в отель, Томас постарался не смотреть на лужу крови Джо, которая, даже приняв в себя столько дождевой воды, оставалась ярко-алой. Он сосредоточил все внимание на своем начальнике группы уголовного розыска — Стиве Формене.
— Насчет машин что-нибудь выяснили?
Формен раскрыл блокнот:
— Посудомойка говорит, что между двадцатью пятнадцатью и половиной девятого в переулке стоял «коул-родстер». А потом, по ее словам, он уехал и его заменил «додж».
В «додж» как раз пытались запихнуть Джо, когда прибыл Томас со своими молодцами.
— Основной поиск — по «родстеру», — распорядился Коглин-старший. — За рулем Дональд Гишлер. Возможно, на заднем сиденье у него женщина, Эмма Гулд. Заметь, Стив, она из тех самых чарлстаунских Гулдов. Понимаешь, к чему я клоню?
— Еще бы, — отозвался Формен.
— Дочка не Бобо, а Олли Гулда.
— Ясно.
— Отправь кого-нибудь проверить, — может быть, она мирно спит в своей кроватке в доме на Юнион-стрит. Сержант Поули!
— Да, сэр?
— Ты встречал когда-нибудь Донни Гишлера?
Поули кивнул:
— Рост — примерно пять с половиной футов, вес — сто девяносто фунтов. Обычно ходит в черной вязаной шапочке. В последний раз, когда я его видел, у него были закрученные вверх усы. У ребят из Шестнадцатого участка должно быть фото.
— Пошлите кого-нибудь за этим фото. И передайте его словесный портрет всем группам.
Он посмотрел на лужу крови своего сына. В луже плавал зуб.
Со своим старшим сыном Эйденом он не разговаривал уже несколько лет, хотя иногда получал от него письма — сухие факты, никаких мыслей или чувств. Он не знал, где сын живет и даже жив ли он вообще. Его средний сын Коннор ослеп в девятнадцатом году, во время волнений, вызванных полицейской забастовкой. В физическом смысле он с похвальной быстротой приспособился к своему увечью, но в душе его еще сильнее разгорелась его всегдашняя склонность жалеть себя, и он стал искать утешения в алкоголе. Не преуспев в том, чтобы спиться и умереть, он ушел в религию. Остыв и от этого увлечения (судя по всему, Господь требовал от своих приверженцев большего, чем влюбленность в мученичество), он поселился при школе для слепых и инвалидов Сайласа Эбботсфорда. Там ему дали работу сторожа — ему, человеку, который был самым молодым помощником окружного прокурора в истории штата, главным обвинителем по важнейшему делу, — и он доживал жизнь, подметая невидимый пол. Время от времени школа предлагала ему преподавательскую работу, но он постоянно отказывался, ссылаясь на застенчивость. Но в сыновьях Томаса не было и тени застенчивости. Коннор просто решил отгородиться от всех, кто его любит. Иными словами, от Томаса.
А его младший сын избрал для себя преступную стезю, связался со шлюхами, бутлегерами и гангстерами. Такая жизнь всегда сулит богатство и шик, но посулы эти редко сбываются. А теперь, из-за своих коллег по ремеслу и из-за коллег самого Томаса, он, может быть, не переживет ночи.
Томас стоял под дождем и из всех запахов ощущал лишь собственную вонь. Вонь своего собственного мерзкого «я».
— Найдите девушку, — велел он Поули и Формену.
Донни Гишлера и Эмму Гулд заметил в Салеме один из местных копов. К погоне подключилось в общей сложности девять патрульных машин из Беверли, Пибоди, Марблхеда.
«Коул-родстер» Донни Гишлера слетел с дороги в 21:50. Был сильный ливень. Они неслись по марблхедской Оушен-авеню вдоль бухты Леди, когда один из полицейских сумел прострелить Гишлеру покрышку — либо (в такой ливень и на сорока милях в час это казалось более вероятным) шина просто не выдержала и лопнула сама. Этот участок Оушен-авеню оправдывал свое название — Океанская улица: безбрежный океан лизал мостовую. «Коул» соскочил с дороги на трех колесах, ушел в воду по самые окна, вылетел обратно, его колеса больше не касались земли. Два его окна были прострелены, и он погрузился в воду на восемь футов еще до того, как большинство полисменов успели выскочить из своих машин.
Лью Барли, коп из Беверли, разделся до белья и нырнул, но внизу было темно, даже после того, как кто-то догадался направить в воду передние фары машин. Лью Барли четыре раза нырял в ледяную воду: вполне достаточно, чтобы целый день проваляться в больнице, борясь с последствиями переохлаждения. Но гангстерскую машину он так и не нашел.
Водолазы обнаружили ее лишь на следующий день, в начале третьего. Гишлер по-прежнему сидел за рулем, кусок которого, отскочив, проткнул его тело в районе подмышки. Рычаг передачи иссек ему промежность. Но убило его не это. Одна из множества пуль, выпущенных полицией в ту ночь, попала ему в затылок. Даже если бы колесо не спустило, машина все равно рухнула бы в воду.
Они нашли серебристую ленту и подходящее к ней по цвету перо, приставшие к потолку машины. И никаких других следов Эммы Гулд.
Перестрелка между полицией и тремя гангстерами на задах отеля «Статлер» стала достоянием запутанной и туманной истории города уже минут через десять после того, как произошла. Хотя в боевых действиях никто не пострадал, да и пуль было выпущено раз, два и обчелся. Преступникам повезло удрать из переулка как раз в тот момент, когда толпа театралов выходила из ресторанов и направлялась в «Колониал» и «Плимут». Билеты на «Пигмалиона», вновь поставленного в театре «Колониал», были распроданы на три недели вперед, а «Плимут» возбуждал гнев Общества блюстителей нравственности, поставив «Гуляку Запада». Общество блюстителей направляло сюда десятки протестующих — неряшливо и немодно одетых женщин с кислым лицом и мощными голосовыми связками, но это лишь привлекало дополнительное внимание к пьесе. Громкие и пронзительные вопли этих женщин стали настоящим благословением не только для театрального бизнеса, но и для убегающих гангстеров. Троица вынырнула из переулка, полиция тоже вырвалась на улицу, отстав от них совсем ненамного, но тут женщины из Общества блюстителей увидели пистолеты и начали кричать, визжать и показывать пальцем. Несколько парочек, направлявшихся в театр, поспешно и неуклюже укрылись в дверях близлежащих зданий, а один шофер, сделав неловкое движение, направил «пирс-эрроу» своего хозяина прямо в фонарный столб. В этот момент легкая морось сменилась ливнем. К тому времени, когда полицейские разобрались в обстановке, гангстеры угнали машину с Пьемонт-стрит и растворились в городе, заливаемом потоками дождя.
Газеты с историей о «Статлерском побоище» расходились как горячие пирожки. История начиналась просто: наши героические защитники порядка вступили в перестрелку с убийцами копов, скрутили одного из этих бандитов и арестовали его. Но вскоре дело усложнилось. Оскар Файетт, водитель «скорой помощи», сообщил, что арестованного бандита жестоко избила полиция и что он может не дожить до следующего утра. Вскоре после полуночи по редакциям на Вашингтон-стрит распространились неподтвержденные слухи о женщине, которую якобы видели запертой в автомобиле, на полном ходу влетевшем в бухту Леди в Марблхеде; не прошло и минуты, как машина отправилась на дно.