Ночь – мой дом
Шрифт:
— Ну да, что-то их не замечаешь, даже если быстро катишь на машине.
Она улыбнулась по-настоящему: он вспомнил, как несколько лет назад видел на ее лице точно такую же улыбку, когда случайно встречал ее.
Но потом эта улыбка снова сменилась печальной и застывшей усмешкой, и ее глаза снова вспыхнули, и она протянула ему через стол затянутую в перчатку руку, и он пожал ее, думая о следах от уколов, которые она скрывает, и Лоретта Фиггис произнесла:
— Когда-нибудь я уговорю вас свернуть с вашего пути, мистер Коглин. Можете быть уверены. Я чувствую это всем моим существом.
— Если вы это чувствуете, — заметил Джо, — это еще не значит, что дело обстоит именно так.
— Но и не значит, что оно обстоит по-другому.
— Что ж, согласен. — Джо поднял на нее взгляд. — Почему бы и вам не отнестись
Скорбная улыбка Лоретты стала ярче.
— Потому что они ошибочны.
К несчастью для Джо, Эстебана и семьи Пескаторе, по мере роста популярности Лоретты росло и ее политическое влияние. Через несколько месяцев ее прозелитическая деятельность начала угрожать грядущей сделке с казино. Те, кто прежде заводил разговор о Лоретте, делали это главным образом для того, чтобы высмеивать ее или дивиться обстоятельствам, которые привели к ее нынешнему положению, — типично американская история: дочка шефа полиции едет в Голливуд, а возвращается совершенно полоумной и на руках у нее следы уколов, которые местные дурачки принимают за стигматы. Однако тон этих разговоров начал постепенно меняться — и не только в те вечера, когда на дорогах образовывались пробки из-за очередного выступления Лоретты на религиозном собрании. Теперь иначе говорили о Лоретте и самые обычные горожане, которым довелось с ней встретиться. Лоретта этим встречам всячески способствовала, ей и в голову не приходило прятаться от взглядов общественности. Она бывала не только в Гайд-парке, но и в Западной Тампе, и в главном порту Тампы, и в Айборе, где любила покупать кофе, оставшийся теперь единственной ее слабостью.
Днем она мало говорила о религии. Она проявляла безупречную любезность, всегда сразу интересовалась, как здоровье собеседника и как здоровье его близких и любимых. Она никогда не забывала, как кого зовут. И она, несмотря на отчасти состаривший ее год «испытаний» (как она сама их называла), оставалась ослепительно-красивой женщиной. Она была красива броской американской красотой: полные губы, сочно-алый цвет которых так хорошо сочетался с ее рыжими волосами, честные голубые глаза, а кожа такая же гладкая и белая, как слой свежих сливок в утренней бутылке молока.
Обмороки с ней начали происходить в конце тридцать первого, после того как европейский банковский кризис втянул остальной мир в свою воронку и убил остатки надежды на финансовое оздоровление. Эти обмороки наступали без предупреждения, без всякой театральщины. Она говорила о вреде спиртного, или похоти, или (в последнее время все чаще) азартных игр — всегда тихим, чуть дрожащим голосом — и о тех видениях, которые посылает ей Господь: в них Тампа сгорает дотла за свои грехи, лишь дымок вьется над черной выжженной пустыней, засыпанной грудами тлеющего дерева, там, где некогда высились жилища людские; и она всем напоминала о Лотовой жене и заклинала не оглядываться назад, никогда не оглядываться назад, а смотреть вперед, на сияющий град с белоснежными домами, белоснежными одеждами, белоснежными людьми, что соединились в любви ко Христу, в молитве, в искреннем стремлении оставить после себя мир, которым смогут гордиться их дети. Иногда во время такой проповеди ее глаза начинали косить влево и вправо, тело качалось в такт и она падала на пол. Иногда она билась в конвульсиях, иногда на ее прекрасных губах выступала пена, но чаще всего она просто казалась спящей. Предполагали (но лишь в низших кругах общества), что всплеск ее популярности коренится именно в том, как она прелестна, когда лежит на сцене, одетая в тонкий белый креп, под которым виднеются ее маленькие, совершенной формы груди и ее стройные безупречные ножки.
Когда Лоретта лежала так на сцене, она, по сути, служила доказательством существования Бога, ибо лишь Господь мог сотворить столь прекрасное, столь хрупкое и столь могущественное создание.
Так или иначе, ряды ее последователей ширились с небывалой скоростью, и эти последователи принимали ее борьбу очень близко к сердцу, как нечто личное. Особенно это касалось борьбы с попытками местного гангстера обрушить на их родные улицы бич азартных игр. Вскоре конгрессмены и советники стали отвечать посредникам Джо «нет» или «нам нужно взвесить все обстоятельства», хотя Джо заметил, что его денег они и не думали возвращать.
А ведь времени на то, чтобы успешно провернуть сделку, оставалось мало.
Если Лоретту Фиггис постигнет безвременная кончина — но при этом такая, которая будет выглядеть как убедительный «несчастный случай», — после приличествующего траура идея с казино расцветет пышным цветом. «Она очень любит Иисуса, — говорил себе Джо, — так я только окажу ей услугу, если они наконец встретятся».
Он знал, что должен сделать, но пока не отдавал приказ.
Он сходил послушать ее проповедь. Для этого он целый день не брился, а вдобавок переоделся, чтобы стать похожим на торговца сельскохозяйственным инвентарем или владельца продуктовой лавки: чистые брюки из грубой хлопчатобумажной ткани, белая рубашка, галстук-ленточка, черная холщовая спортивная куртка и соломенная ковбойская шляпа, надвинутая на глаза. Он велел Сэлу подвезти его к краю поля, где в этот вечер разбил лагерь преподобный Ингаллс, и двинулся пешком по узенькому проселку среди сосновой рощицы, пока не добрался до столпившихся людей.
На берегу пруда кто-то сколотил небольшую сцену из досок от ящиков, и Лоретта стояла на этой сцене вместе со своим отцом (слева) и преподобным (справа), все трое со склоненными головами. Лоретта рассказывала свой недавний сон или видение (Джо опоздал и не понял, что именно). Спиной к темному пруду, в белом платье и белой шляпке без полей, она вырисовывалась на фоне черной ночи, словно луна в беззвездном небе. Она рассказывала, как семья из трех человек — мать, отец и младенец — приехала в незнакомую землю. Отцу, предпринимателю, которого направила сюда его фирма, велели ждать внутри вокзала, пока не явится его водитель, а до тех пор не выходить наружу. Но в здании вокзала оказалось жарко, к тому же они проделали немалый путь и им не терпелось увидеть эту новую землю. Они вышли наружу, и тотчас же на них кинулась пантера, черная как уголь. Не успела семья сообразить, что к чему, как зверь разорвал им глотки своими клыками. Умирая, мужчина видел пантеру, жадно пьющую кровь его жены, но тут появился еще один мужчина и застрелил зверя. Незнакомец объяснил умирающему бизнесмену, что он и есть шофер, нанятый компанией, и что им надо было лишь дождаться его.
Но они не стали ждать. Почему они не стали ждать?
То же самое и с Иисусом, говорила Лоретта. Можете ли вы подождать? Можете ли вы не поддаваться земным искушениям, которые растерзают ваши семьи, разорвут их в клочья? Можете ли вы найти способ, чтобы уберечь любимых от хищных зверей, пока не наступит второе пришествие нашего Господа и Спасителя?
— Или вы слишком слабы? — спросила Лоретта.
— Нет!
— Потому что я знаю: в свои самые мрачные часы я слишком слаба.
— Нет!
— Я слаба, — рыдающим голосом проговорила Лоретта, — но Он дает мне силу. — Она указала в небо. — Он наполняет мое сердце. Но мне нужно, чтобы вы помогли мне исполнить Его желания. Мне нужна ваша сила, чтобы мы вместе несли Его слово, творили Его дела и не допускали, чтобы эти дикие звери пожирали наших детей и пятнали наши сердца бесконечными грехами. Вы мне поможете?
Толпа отвечала «да», и «аминь», и «ну конечно». Когда Лоретта закрыла глаза и начала покачиваться, собравшиеся шире открыли собственные глаза и резко подались вперед. Когда Лоретта вздохнула, они застонали. Когда она упала на колени, они ахнули и затаили дыхание. А когда она легла на бок, они выдохнули все вместе. Они тянулись к ней, не приближаясь к сцене, точно их отделял от нее какой-то незримый барьер. Они тянулись к чему-то, что не было Лореттой. Они взывали к этому. Они обещали этому все.
Лоретта стала вратами, сквозь которые они вступали в мир без греха, без тьмы, без страха. Тот, где ты никогда не будешь один. Потому что у тебя есть Бог. И потому что у тебя есть Лоретта.
— Сегодня вечером, — сказал ему Дион в галерее на третьем этаже дома Джо. — Ей надо уйти.
— Думаешь, я об этом не думал? — отозвался Джо.
— Я не про «думать», босс, — возразил Дион. — Я про «сделать».
Джо представил себе «Риц», свет, льющийся из окон в темное море, музыку, струящуюся сквозь его крытые галереи и слышную на том берегу залива, а на столиках гремят кости, и толпа приветствует победителя, и сам он, Джо, царит над всем этим в парадном смокинге.