Ночь – мой дом
Шрифт:
— Хорошо, мистер Коглин. А вам, мисс Фиггис?
— Мне еще одну.
Джо сел, положил шляпу на колено.
— Эти господа вас не любят? — осведомилась Лоретта.
Джо заметил, что сегодня она не в белом. Ее платье было скорее светло-персиковым. В большинстве случаев никто и не заметил бы разницы, но белоснежные одежды стали неотъемлемым атрибутом Лоретты Фиггис, и видеть ее в чем-то другом, казалось, сродни тому, чтобы увидеть ее обнаженной.
— Едва ли в обозримое время они пригласят меня к себе на воскресный ужин, —
— Почему? — Она облокотилась на столик; Кармен принесла им кофе.
— Потому что я сплю с женщинами низшего сорта, работаю с людьми низшего сорта, братаюсь с людьми низшего сорта. — Он посмотрел через плечо. — Я что-нибудь упустил, Ингелс?
— Ежели не считать, что ты порешил четверых наших.
Джо кивнул, словно благодаря за уточнение, и снова повернулся к Лоретте:
— Ах да, и еще они считают, что я убил четырех их друзей.
— Вы и правда это сделали?
— Вы сегодня не в белом, — заметил он.
— Это почти белое, — ответила она.
— Как к этому отнесутся ваши… — он поискал слово, — последователи? — Он не нашел лучшего названия.
— Я не знаю, мистер Коглин, — отозвалась она, и в ее голосе уже не слышалось фальшивой бодрости, и в ее глазах больше не сияла безмятежность, смешанная с отчаянием.
Куклуксклановцы поднялись из-за столиков и гуськом потянулись к выходу. Каждый ухитрился либо толкнуть стул Джо, либо задеть его ногу своей.
— С тобой еще повидаемся, — пообещал ему Дувер. Коснулся края шляпы, глянув на Лоретту. — Мэм…
Они вышли, и остались только Джо, и Лоретта, и постукиванье капель вчерашнего дождя, падающих с балконного желоба на тротуар. Джо попивал кофе и рассматривал Лоретту. Ее глаза утратили тот пронзительный свет, что жил в них с того самого дня, когда она два года назад вышла из отцовского дома, сменив черный смертный наряд на белое платье возрождения.
— Почему мой отец так вас ненавидит?
— Я преступник, а он — бывший шеф полиции.
— Но тогда вы ему нравились. Как-то раз, когда я еще училась в старших классах, он вас хвалил: «Это настоящий мэр Айбора. Он поддерживает мир».
— Он правда так сказал?
— Правда.
Джо глотнул еще кофе.
— Видно, тогда были более невинные времена.
Она тоже отпила из своей чашки.
— Что же вы сделали, чтобы заслужить такую вражду?
Джо помотал головой.
Она испытующе смотрела на него. Так прошла долгая неуютная минута. Он выдержал ее взгляд. Она всматривалась в его глаза, пока не поняла:
— Через вас он узнал, где меня найти.
Джо стиснул зубы и ничего не сказал.
— Через вас. — Она кивнула, опустила взгляд на стол. — Что у вас было?
Снова долгий изучающий взгляд. Наконец он ответил:
— Фотографии.
— И вы показали ему их.
— Я показал ему две из них.
— Сколько всего у вас было?
— Десятки.
Она снова посмотрела вниз, на стол, вертя чашку на блюдце.
— Мы все отправимся в ад, — промолвила она.
— Не думаю.
— Нет? — Она снова крутанула чашку. — Знаете, какую истину я узнала в эти два года, пока проповедовала, и падала в обмороки, и вверяла свою душу Господу?
Он покачал головой.
— Что небеса — здесь. — Она указала на улицу, на крышу у них над головой. — Сейчас мы в раю.
— А почему он больше похож на ад?
— Потому что мы его профукали. — Вернулась ее безмятежная сияющая улыбка. — Это рай. И он для нас потерян.
Джо удивился глубине собственной скорби по ее разочарованию. Почему-то, по какой-то непонятной ему самому причине, он все надеялся, что если у кого и есть прямая связь с Создателем, так это у Лоретты.
— Но когда вы начинали, вы же действительно верили, правда? — спросил он.
Она посмотрела на него ясными глазами:
— И с такой убежденностью, что ее наверняка вдохновляли свыше. Мне словно кровь заменили огнем. Не пылающим, а теплым, и эта теплота никогда не исчезнет. По-моему, я то же самое чувствовала в детстве. Что я в безопасности, что я любима. И я была уверена, что жизнь всегда будет такой. А потом я выросла и уехала на Запад. И когда все эти верования обернулись ложью… когда я поняла, что во мне ничего особенного нет и что я не в безопасности… — Она повернула руки, чтобы показать следы от уколов. — Я плохо приняла эти новости.
— Но когда вы вернулись сюда после ваших…
— Испытаний? — подсказала она.
— Да.
— Я вернулась, и отец выжил мать из дому и выколотил из меня беса, опять стал учить меня молиться на коленях и при этом не желать себе личных выгод. Молиться, как просительница. Молиться, как грешница. И пламя вернулось. Я стояла на коленях у кровати, где спала в детстве. Я простаивала на коленях целыми днями. Я неделями почти не спала. И пламя вновь нашло мою кровь, мое сердце. И я вновь ощутила убежденность. Знаете, как мне ее не хватало? Сильнее, чем какого угодно наркотика, любви, пищи. Может быть, даже сильнее, чем Господь мне заповедовал. Убежденность, мистер Коглин. Убежденность. Это самая роскошная ложь из всех.
Они надолго замолчали: Кармен даже успела принести им еще кофе.
— Моя мать скончалась на прошлой неделе. Вы знали?
— Я не слышал, Лоретта. Прошу прощения.
Она отмахнулась от его извинений и отхлебнула кофе.
— Верования моего отца и мои собственные верования — вот что изгнало ее из нашего родного дома. Она ему часто говорила: «Ты не любишь Господа. Ты любишь саму мысль, что ты для Него — особенный. Тебе хочется верить, что Он тебя видит». Когда я узнала о том, что ее больше нет, я поняла, что она имела в виду. Я не нашла утешения в Господе. Я не знаю Господа. Я просто хотела, чтобы мама вернулась.