Ночь над водой
Шрифт:
Диана неожиданно ощутила острое желание защитить Мервина.
– Нет, не спутался. Просто не было других билетов.
– Ты-то чего, радоваться должна. Может быть, он хоть теперь от тебя отстанет.
– Перестань. Не видишь, что я расстроена?
– Вижу, но не понимаю почему. Мервина ты больше не любишь, ушла от него, все, точка. Иногда ты говоришь о нем так, будто ненавидишь. Почему же тебя волнует, с кем он спит?
– Не знаю, но волнует. Я чувствую себя оскорбленной!
– Несколько часов назад ты решила вернуться к Мервину. Потом он тебе надоел и ты снова поменяла решение. Теперь бесишься
– Я не сплю с ней, не порите чепухи, – вставил Мервин.
Марк не обратил на него внимания.
– Ты уверена, что не любишь Мервина?
– Дурацкий вопрос!
– Я знаю, но ответь, пожалуйста.
– Я тебе уже отвечала на него. – В глазах у нее появились слезы.
– Тогда докажи. Забудь о нем самом и о том, где он спит.
– Не собираюсь никому ничего доказывать. И прекратите оба этот идиотский допрос. Это не парламент, где идут дебаты.
– Конечно же нет! – раздался чей-то голос. Все трое обернулись: на пороге стояла Нэнси Линеан. Она выглядела очень привлекательно в своем ярко-синем шелковом халате. – Да будет вам известно, это моя комната. Что здесь, черт побери, происходит?
Глава 17
Маргарет Оксенфорд не знала, куда деваться от стыда, внутри у нее все кипело. Казалось, пассажиры не спускают с нее глаз, шепчутся друг с другом об ужасной сцене в столовой. Вот, теперь еще приходится отвечать за хамский поступок и бесцеремонное поведение отца, думала она, будто и так они от него мало страдают. Ужасно неловко сидеть с опущенными глазами, не смея никому посмотреть в лицо.
Конечно, Гарри Маркс выручил ее, помог хоть в какой-то мере сохранить достоинство. Как он ловко подбежал тогда, галантно предложил руку, задвинул стул... Это всего-навсего вежливый жест джентльмена, не более того, но для нее это был спасательный круг. Но отчего так ноет и щемит сердце? Почему из-за отца вечно приходится стыдиться? Она не могла найти себе места.
В течение двух часов после ужина в их купе стояла мертвая тишина. Погода за окнами окончательно испортилась, родители пошли переодеваться. Как только они вышли, Перси неожиданно произнес.
– Нам надо извиниться.
Она моментально подумала, что сделать это будет трудно, после того что произошло, можно даже нарваться на оскорбление.
– У меня не хватает смелости.
– Мы только подойдем к Гейбону и Хартманну и скажем, что нам очень стыдно за отцовский поступок.
Может быть, действительно стоит? Тогда хоть не будет дурацкого чувства вины.
– Отец жутко рассердится, если узнает.
– А кто ему скажет? Впрочем, мне все равно, пусть бесится, если сумасшедший. В последнее время он вообще перегибает палку. Я его больше не боюсь.
Маргарет задумалась. Неужели Перси говорит правду?
Еще ребенком он частенько повторял, что ему не страшно, но тогда он лукавил. Хотя теперь, кто знает – он уже не маленький мальчик.
А вдруг брат сейчас искренен? И вообще, нужно ли радоваться, что он перестает подчиняться отцу? Если мальчишку не сдерживать, его озорству не будет предела.
– Пошли, – торопил Перси. – Надо сделать это сейчас. Они в третьем отсеке – я проверял.
Но Маргарет все еще колебалась. Страшно идти к людям, которых оскорбил твой отец. Это может добавить им переживаний, что, если они предпочитают разом все забыть и не возвращаться к этому вопросу? Но, может быть, их мучает вопрос: а кто еще из пассажиров втайне согласен с отцом? Дельце-то ведь нешуточное, шовинистические идеи получают все большее распространение.
Маргарет решила идти. В прошлом она столько раз проявляла слабость и потом жалела о своем малодушии. Она встала, держась за спинку дивана, – сильно качало.
– Хорошо. Идем извиняться.
Она шла первой и немножко дрожала, хорошо, что все можно списать на качку. Через гостиную они прошли в отсек номер три.
Гейбон и Хартманн сидели слева напротив друг друга. Хартманн что-то с большим интересом читал, его длинная худая фигура слегка сгорбилась, коротко остриженная голова опущена, длинный нос упирается в страницу с какими-то математическими расчетами. Гейбон ничего не делал, просто смотрел в окно и, видимо, скучал. Он заметил их первым. Когда Маргарет остановилась возле него, ухватившись за спинку дивана, чтобы не упасть, он гордо выпрямился, приняв независимый и немного враждебный вид.
– Мы пришли извиняться, – быстро произнесла она.
– Удивлен вашей дерзостью, мисс. – Гейбон хорошо говорил по-английски, легкий французский акцент был едва заметен.
Маргарет не ожидала от него такой реакции, но не смутилась.
– Нам с братом ужасно стыдно за то, что произошло. Я восхищаюсь профессором Хартманном, вы знаете, я к вам подходила.
Хартманн оторвался от книги, кивнул ей. Но Гейбон никак не мог успокоиться, он все еще сердился.
– Таким людям, как вы, просто извиняться. – Маргарет уставилась в пол, мечтая провалиться сквозь землю: не надо было идти сюда. – В Германии сейчас много внешне добропорядочных интеллигентных людей, вполне состоятельных. Так вот, всем им ужасно стыдно, как вы изволили выразиться, за то, что там происходит. Но что они делают? Что, в самом деле?
Лицо Маргарет залилось румянцем. Ока не знала, что отвечать.
– Ладно, Филипп, – мягко сказал Хартманн, – успокойся. – Разве ты не видишь, что перед тобой молодежь? – Он взглянул на Маргарет. – Мы принимаем ваши извинения и благодарим вас.
– О, простите, я, наверное, сделала что-то не так?
– Все так, милая. Мы ценим ваш поступок. Видите ли, мой друг барон Гейбон еще расстроен, но он скоро успокоится.
– Тогда мы пойдем? – тихо прошептала Маргарет.
– Да-да.
Она повернула обратно.
– Ужасно сожалею, – совсем по-взрослому добавил от себя Перси и вышел вслед за ней.
Они поплелись в свой отсек. Дейви стелил постели. Гарри куда-то исчез, возможно, в туалет. Маргарет решила переодеться. Она вытащила свою сумку и пошла в дамскую комнату. У двери она встретила возвращающуюся оттуда маму. Ей очень шел ее коричневый халат.
– Спокойной ночи, дорогая, – бросила через плечо мать. Маргарет ничего ей не ответила.
В переполненной дамской комнате она быстро переоделась в свою хлопчатобумажную ночную сорочку, сверху надела недорогой махровый халат. Ее одежда выглядела скромно на фоне изысканного яркого шелка и тонкого кашемира других дам, но ей было почти все равно. Извинение не принесло ей облегчения, барон Гейбон прав. Слишком просто извиняться и ничего не делать.