Ночь ночей. Легенда о БЕНАПах
Шрифт:
Он опоздал на какие-то два-три десятка секунд. А в таком деле и одной десятой доли секунды бывает достаточно. Еще издали он увидел своих солдат, торчащих в кузове грузовой машины: они увидели его и стали выпрыгивать из кузова; кто-то указывал на каменные развалины большого здания… Он было кинулся туда, перекидывая автомат из-за спины вперед под правую руку — несколько пар сильных рук и туловищ перехватили его и оградили: одни держали, другие прямо висели на нем, преграждали дорогу и теснили… В развалинах, казалось, не убегали, а медленно, размазан но расползались в разные стороны: одни прибирали автоматы
— Не надо. Не надо… — твердил ординарец.
— Товарищ гвардии старший лейтенант, очень прошу… Я потом вам все… Очень прошу. Они все сейчас ненормальные… Психи!..
Командир вроде бы сдался, подчинился… А потом резко раздвинул их и кинулся внутрь развалин дома.
Чуть в глубине лежали все семь. Перекрещивались руки, ноги, тела… Или, может быть, они заслоняли друг друга?.. Нет. Они просто жались один к другому… Лежали между упавшими сверху конструкциями потолочных перекрытий: спокойный, только не раненый, а убитый фельдфебель; высоченный, а теперь длинный красавец автомеханик Отто (это он вступил в переговоры, еще там, на мансарде); вот он — шофер амфибии, который спрятал ее в стоге сена; радист и мастер Курт; водитель тяжелых дизельных машин, кажется, Вальтер… нет, Вольдемар… Все семь.
Расстрелыциков как не бывало. Растворились… А расстрелянные все туточки и не шелохнутся.
— Да разные. Разные… Они даже не знали друг друга, — пытался что-то объяснить Володя Иванов. — А слетелись в миг… У них нюх. Смертоправы… Наверное, кто-нибудь из немцев высунулся из-под брезента, а какой-нибудь чмурь увидел. И — крик, крик «Фрицы в колонне! Фашисты!» Тут такое поднялось: «Кого везете, сволочи!», «Вот поднапрут, да они всех нас…» А туг артиллерия пошла… Стали вытаскивать их из кузова. И все они хотели одного и того же. Да поскорее… Ведь тут чуть каша кровавая не заварилась. Вы бы мне потом голову оторвали… Я приказал всем нашим отступиться. Они убили бы любого, кто встал у них на пути… Ведь у нас на лбу не написано…
— Ты что, и вправду не мог их остановить?
— Не мог, товарищ гвардии старший лейтенант. Поверьте, — Иванов как присягал. — Или тут была бы кровавая свалка… Или… И вы сами не смогли бы… Ведь все чужие… — В его голосе звучали убежденность и горе, горе и убежденность.
И никто из них ничего не сказал? — спросил командир почти смиренно.
Высокий блондин… ну, Отго, все смотрел туда, куда вы уехали, и говорил: «Во, во-о господин офицер? Куда он делся?..» Первым они пристрелили фельдфебеля…
На шоссе уже началось движение, и машины обтекали колонну его взвода…
— Кто из наших принимал участие? — спросил командир, нельзя было понять, какое участие и с чьей стороны.
А тут стороны были. Были всегда, почти всю войну; одни вопили: «Мщение и смерть!» — но сами почему-то не воевали. «Сколько раз увидишь его, столько раз и убей!» «Убей немца!» «Они наших расстреливали, жгли, истязали? — Вот и мы!..» Другие (их было меньшинство, и они всегда воевали) говорили: «Вы что, хотите уравнять нас с фашистами?.. Тогда где разница между ними и нами?! Не-ет, так не пойдет!» — и вставали дыбом, как на смерть.
— Кто?! — еле сдерживаясь, проговорил командир. Почти весь взвод собрался вокруг, одни держались поодаль, другие (посмелее) подошли совсем близко, Владимир Иванов крепился и молчал.
— Да ваш сержант Медведев и расстреливал вместе с ними… — донеслось издали.
Там возвышался сутулый ефрейтор Лапин, закоренелый скептик и вовсе не боевой человек (что радиомастеру и не обязательно). Он был из интеллигентной питерской семьи и презирал все эти «боевые выкрутасы» и «героические номера».
Командир даже не обернулся в его сторону:
— Ефрейтор Лапин, сержанта Медведева ко мне.
— Есть. Но его и днем с огнем не найти. Убежал куда-нибудь вперед! — сардонично откликнулся Лапин и даже не пошевелился. — К наступлению полной темноты сам прибежит.
Командир оборотился и взглянул на Лапина, тот не только выдержал взгляд разъяренного командира, но еще и добавил:
— А завтра вы его снова простите.
— Но это же ваш товарищ, — с упреком заметил командир.
— Уверяю вас, нет.
И тут из узкого промежутка между бронетранспортером и грузовой машиной вынырнул Медведев — ладный, подтянутый, он четким шагом прошел через людское множество, и все уступили ему дорогу.
— Да вот он я… — сказал негромко и задиристо, видимо адресуясь к Лапину, и доложил: — Товарищ гвардии старший лейтенант (он великолепно откозырял), гвардии сержант Медведев по вашему приказанию… — он старался делать все почти так же, как его командир, но получалось фасонистее и по-своему.
Взводный чуть не захлебнулся от этой наглости и как ни в чем небывальщины. Он уже раскрыл рот, чтобы обрушиться на сержанта, но запнулся и скомандовал:
— По машина-а-ам! Заводи!! — все разбежались, а Медведев стоял, зная, что к нему эта команда не относится.
Тут же взревели моторы. Командир сказал ему прямо в лицо:
— Какой мразью надо быть, чтобы вот так!.. — он кивнул в сторону развалин.
Но Медведев и глазом не моргнул:
— Они все кинулись к кузову и вытащили их. Я знал, что мне от вас будет выволочка. Знал… Как будто отродясь немцев не видели. Сопротивляться было бесполезно. И невыгодно… Ну, не вступать же в сражение?.. Мы бы тут все перекромсали друг друга за милую душу. И трибунал бы не растащил… Их набежало стадо — с заржавленными стволами. Вояки… И кругом кричат: «Казнить!» А не «расстрелять».
— Офицеры были?
— Ни одного. Изуродовали бы каждого, кто сунется. А уж фрицы приняли бы мученичество, а не смерть.
— А ты-то почему полез?! — командир кричал, перекрывая шум моторов (с ним этого почти никогда не случалось).
— Решил взять на себя. Уж лучше расстрел, чем такой самосуд.
— Так ты, оказывается, спасал их?
— По крайней мере, без издевательств, — Медведев стоял навытяжку, ни один мускул не шевельнулся на его лице (состарившийся ребенок), ни тени вины, ни намека хоть на малое раскаяние. — А потом, ведь фашисты сами…