Ночь открытых дверей
Шрифт:
– Может, вокруг походить? – предположил Костик. – Тот, кто бил, может быть, еще где-нибудь здесь.
– Да это небось опять Илюха был. – Вставать не хотелось. Кармашкину так хорошо сиделось под березкой. Нет, если Янский хочет, пусть бегает, а он подождет. – Наверное, Воронова все-таки согласилась взять журнал, он за ним и вернулся.
– Не, не Илюха. – Костик тоже не спешил искать неведомого похитителя. – Он журнал купил. Значит, в школу за ним ходил кто-то другой.
А ведь правда!
От неожиданной мысли Кармашкин выпрямился.
Стриж сказал, что за журнал деньги платил.
– Если бы это был Илюха, он бы по голове бить не стал. – Видимо, после драки в мозгах Костика что-то произошло, и он стал невероятно разговорчивым. – Он не такой. Поговорил бы. Чего тут непонятного – надо, значит, надо. Ему же не навечно этот журнал понадобился. Отдаст Вороновой, та вернет в учительскую. Не, бить не надо, можно все так решить. Это кто-то другой был…
Кто-то другой?
Ночь вокруг перестала быть мирной и приятной.
Генка прижался спиной к березе и стал оглядываться. Ему вдруг показалось, что за ними следят.
– А так бы все встало на свои места, – сонно бормотал Янский. – Учителя бы пошумели, оценки бы поставили, и все закончилось бы хорошо. Не, нужно, чтобы журнал на месте лежал. Чего ему на руках-то делать?..
Кажется, пора было делать ноги, пока еще кто-нибудь не заявился.
Генка оттолкнулся от березы и бросился к забору. Ему уже ничего не надо было – ни журнала, ни гитары. Просто хотелось побыстрее оказаться дома. И он там оказался. Стараясь не шуметь, вошел в квартиру, прямо в ботинках прошел в свою комнату и рухнул на кровать, успев только разуться и снять джинсы.
– Ой, что это? – Сестра примчалась к Кармашкину в несусветную рань. – Какой у тебя синяк!
– С кровати упал, – буркнул Генка, пряча голову под одеяло. Но от одного движения в затылке у него проснулась такая дикая боль, что он тихо застонал.
– А что ты делаешь? – тянула с него одеяло Людка.
– Сплю, – пытался оттянуть ужасный момент подъема Кармашкин.
– Не спи, мне в сад пора, – не сдавалась сестра. – Сегодня велели не опаздывать.
– Вот и не опаздывай, – сказал Генка, отворачиваясь.
– А это что? – ахнула Людка.
Кармашкин тяжело поднялся и ощупал свою многострадальную голову.
– Это я тоже с кровати упал, – вздохнул он.
– Мамочки, – всплеснула руками сестра и замерла.
Наверное, выглядел Кармашкин устрашающе. Чтобы сильно не пугать сестру, он натянул кепку и закутался в одеяло.
– Пудру у мамы взять сможешь? – сурово спросил он.
– Мама! – завопила Людка, выскакивая в коридор.
Генка привалился к стене.
Ну, сейчас начнется.
В коридоре что-то с грохотом упало.
– Людка, зараза! – раздался знакомый окрик, и в комнату ворвалась сестра.
– Вот! – на раскрытой ладошке лежала пудреница. – А поможет? – В голосе ее слышалась тревога.
– Стопудово! – заверил ее брат и потянулся за новыми брюками. Джинсы, в которых он совершал ночные вылазки, были измазаны землей.
Мать ушла, так и не заметив синяков и шишек у сына. Люда принесла бутерброды Генке в комнату, и поесть он смог, не выползая на кухню.
Из дома они вышли почти вовремя. Люда особенно не доставала, поэтому около школы бледный Кармашкин появился в бодром настроении. Если не считать синяков на лице и здоровенного шишака на затылке, жизнь налаживалась.
На крыльце его ждал Майсурадзе. Вид он имел выспавшийся, но слегка растерянный. Заметив Генку, Вовка спрыгнул со ступенек, открыл рот, чтобы начать оправдываться, но так и застыл.
– Ничего себе! – присвистнул он, с завистью рассматривая разукрашенное лицо одноклассника. – Это кто ж так тебя?
– Я-то ладно, – буркнул Кармашкин, торопясь с улицы в полутемные коридоры школы. – У Янского вообще все лицо должно быть разноцветным.
– Подрались? – с нескрываемым восторгом спросил Майсурадзе.
– Побили, – покачал головой Генка, быстро поднимаясь по ступенькам и заворачивая в мужской туалет. – Ты-то где был?
– Проспал. – Вовка вспомнил о своей вине и покраснел. – Я и сам не заметил, как это получилось, – стал он бить себя в грудь сжатым кулаком. – Я и будильник поставил, и телевизор погромче включил, а как глаза закрыл, даже не помню. Просыпаюсь – утро, мать завтракать зовет. А чего было-то?
– Ничего, – поморщился Кармашкин, пытаясь в крошечном зеркальце пудреницы разглядеть свою физиономию. Пудра щедро сыпалась ему на щеки, залезала в нос, отчего хотелось чихать, но синяки при этом как были ярко-фиолетового цвета, так ими и оставались. – Ты был прав, Костян заявился. Говорит, хотел просто на крыльцо подбросить или в окошко сунуть. Но там был кто-то еще! Я видел, как он лез в учительскую. Через окно.
– Ништяк! – восхитился Вовка. – Ночь в школе! Это покруче, чем ночь на кладбище!
– Ага, покруче. – Генка захлопнул пудреницу и тяжело вздохнул, отчего вокруг него весело взвились частички пудры. – Особенно когда кто-то без объяснений дерется. Только мы с Костяном стали разговаривать, как сзади на нас кто-то как набежит, как начнет по голове дубасить. Чуть не убил. Я-то сразу вырубился, а Костян говорит, что не заметил, кто это был, зажмурился.
– Эх, меня с вами не было, я бы… – захлебываясь от восторга, заговорил Майсурадзе.
– Тоже лежал бы на земле, – нахмурился Кармашкин. – Там бесполезняк было что-то делать. Главное, непонятно, где теперь журнал искать. Уплыл он с концами.