Ночь, придуманная кем-то
Шрифт:
Человек окаменел с изломанным в судороге ртом.
— Эй, ты здесь? — позвала трубка. Женский голос вновь откровенно скисал, скучнел.
— Как видели? Рядом сидели, что ли?
— А ты лучше не хами. Я ведь все равно с тобой днем увижусь. Под протокол, так что готовься. Кстати, у твоей невесты в паховой области небольшой шрам есть, слева, правильно? Это чтобы ты поменьше сомневался, когда милиция говорит.
— Как видели? — тупо повторил Игорь.
— Ваш знаменитый сосед записал себя вместе с ней на видеопленку, — с тихим равнодушием объяснила трубка. — У него камера в стеллаже запрятана, понял? Она и не догадывалась, что позирует, простушка твоя. Де мортуис аут бене, аут нихиль, но, откровенно говоря, он был сексуальным маньяком. И жена его психованная это подтвердила. Он ведь всех своих партнерш обязательно снимал. Раньше на фотографии, а потом на видео. Архив у него — ого какой! А жену свою никогда не снимал, не возникало у него такого желания, хотя, как я подозреваю, она бы не возражала, скорее наоборот. Комедия… Зачем я тебе это рассказываю? Весь сон ты мне испортил, парень мой дорогой…
— Я не хамлю, — нелепо возразил ей собеседник.
Она в ответ протяжно зевнула. Он слушал, внимательно изучая покрытую письменами краску перед собой. На аппарате, впрочем, было выцарапано не так уж много текста: несколько женских имен. И почему-то совсем не наблюдалось мата. Только одна надпись могла бы пробудить интерес: «Я сука», возле которой стоял некий номерок.
— Понимаешь, муж не хотел на Бэлу Исааковну даже пленку тратить, а она для него, для мертвого, черт знает что готова сделать…
Он отпустил трубку. Кусок пластмассы яростно грохнул об железную стенку и остался качаться. Он вышел — тугая пружина зло вернула стеклянную дверь на место. Не вполне трезвыми зигзагами он двинулся пересекать дорогу, направляясь к каналу, ткнулся в чугунное ограждение, за которой был мутный придаток Невы, с размаху заглянул вниз, едва не упав в воду, но сразу развернулся, почти как игрушечный планетоход на батарейках, и побрел обратно. «Я не хамлю», — бормотал он. Мимо проносились слепые сгустки бензинового смрада, готовые размазать по асфальту любой посторонний предмет. Особенно такой — вялый, беззащитный, спотыкающийся. Но его не тронули. Человеку зачем-то сохранили жизнь.
Он остановился возле укрощенного им четырехколесного механизма и посмотрел в боковое окошко. Сверху вниз. Спину не сгибал, и так было хорошо видно. Женщина неподвижно лежала на боку, подогнув на сиденье ноги. Женщина глубоко дышала, улыбаясь во сне. Его женщина… Он смотрел на нее, он ясно видел сквозь джинсы ТОТ ШРАМ, оставшийся от давней травмы, он видел сквозь куртку ТЕ РОДИНКИ, он все видел… Чужеродная, липкая, бесконечно отвратительная плоть по-хозяйски входит в нее, протыкает ее, углубляется в нежную розовую бездну. Отвратительные волосатый руки беспорядочно шарят — там, возле шрама, возле смешных веснушек в совершенно неподходящем месте, — поднимают повыше точеные тренированные ножки, чтобы смердящему куску удобнее было раскачивать ее, терзать ее, чмокать — в ней, в ней, в ней!.. М-м-м!.. Волосатые руки тискают и мнут — теперь уже возле родинок, — потное брюхо вдавливает все нежное в потную простыню, из прокуренного рта падает язык, опускаясь к ее губам, к шее, к родинкам. Она — на спине. Она смотрит в потолок, она предпочитает не закрывать глаз, в отличие от теплых покорных сучек. Нет, не может быть! Почему на спине? Она ведь больше всего любит сзади, чтобы сильно, чтобы по-мужски, любит биться головой в подушку и помогать снизу рукой… о-о, как она помогает… а еще лучше постепенно сползать на пол… и уже на полу она опрокидывает на спину — его, только его! — садится на нем, беснуется на нем, хватаясь за голову дрожащими руками, и кричит… как она кричит! — он все-таки сумел довести ее до крика, оба раза сбросив с кровати, и оба раза он был вне себя от счастья, потому что получилось… потому что она… она…
Человек завыл. Вдруг закачавшись, как маятник, заколотил себя по бедрам, и остановился, лишь когда ноги были почти парализованы. После чего он бессильно оперся о пыльную лакированную поверхность и вновь посмотрел сквозь стекло.
Его женщина спала: звукоизоляция в последней модели «жигулей» была хорошей. «Раньше я думал, что есть женщины чистые и грязные, — некстати вспомнил человек. — А теперь я знаю, что все женщины грязные». Фраза была придумана им. Давно придумана — просто так, смеха ради. Но до сих пор он не решился использовать ее в каком-либо из сочинений, слишком уж отчетливо звучала в ней катастрофа. Писатель боялся своей же фразы! Может, потому что она была правильной?.. «Наверное, это наказание, — неожиданно догадался человек, продолжая неотрывно глядеть сквозь стекло машины. — За того, который в кладовке. Не убий, не укради, не прелюбодействуй…»
Глаза сами собой закрылись — вернейший способ вновь увидеть мерзкую картинку. Плохо иметь воображение. Не в силах сдержаться, человек застонал сквозь стиснутые зубы. Застонал, застонал, застонал, согнувшись пополам. Потом распрямился, кряхтя и кашляя. Потом обогнул машину и открыл багажник. Выдернул канистру, наполовину заполненную бензином, открутил крышку и плеснул жидкостью в разинутую железную пасть. Вторично обогнул машину, по пути сунув руку в приоткрытую дверь и щелкнув чем-то под рулем. Капот двигателя сразу освободился. Следующая порция бензина была вылита туда, в сплетение шлангов и промасленных железяк. Пришла очередь салона. Человек открыл пошире дверцу, втиснулся внутрь вместе с канистрой и принялся разливать остатки горючего по стенкам, по чехлам кресел, по резиновым коврикам. «Любить — это бояться потерять», — шептал он заклинание из прошлой жизни. Слез почему-то не было. Наверное, все слезы он отдал на кафедре, временно потеряв Жанну в ночном институте. Как же давно это было! Тогда, когда он боялся что-то потерять. Сейчас он ничего не боялся. Дурак, надо было сохранить хоть немного слез, может быть они спасли бы его сейчас, вернули целительный страх.
— Игорек, ты что-то говоришь? — громко удивилась женщина. Она зашевелилась, приоткрыла один глаз, рывком села, озираясь: — Мы уже приехали?
И наконец проснулась. Рожденная сном улыбка сошла с ее лица. Чужая страшная женщина. Смотреть на нее, на бодрствующую, было невозможно. Нет, не повернуть голову, не сдвинуть взгляд…
Она потянулась, хрустя отлично развитыми суставами:
— Стой, что ты делаешь?
В салоне нестерпимо воняло. Он бросил опустевшую канистру на соседнее с водителем кресло и вытолкнул гадостный запах из горла:
— Спички есть?
— Откуда, я же не курю! Может, в машине валяются?
«Дежурный тоже не курит», — подумал человек и вылез наружу. Жанна вылезла следом — ничего не понимающая, заспанная, начинающая сердиться. Абсолютно чужая. Абсолютно.
Людей в городе прибывало, появились первые одинокие силуэты с куличами и крашеными яйцами в полиэтиленовых пакетах. Что за безумцы? Что за фанатики? Можно спать и спать, сберегая силы для долгожданного завтрака, но люди выползают на улицу, бредут куда-то, бредут… Ах, ведь сегодня Пасха! Праздник праздников… Зачем? Какой в этом тайный смысл?
— Что ж вы меня не разбудили! — Жанна неуверенно осматривалась. — А где Сашуля?
Не понимала, что любое слово — бессмыслица. Двинулась с места, хромая, морщась, придерживая пострадавшее бедро рукой. Обогнула машину, осторожно ступила на проезжую часть, подошла к молодому человеку и обняла его, сунув ладони ему под куртку. Тот дернулся. Чуть ли не отпрянул, испуганно глянув на нее.
— Что происходит? — окончательно растерялась она.
Сегодня полагается всех прощать, хотел ответить он. Сегодня полагается со всеми мириться… Он хотел ответить, но случайный прохожий уже вывернул из-за угла, и тогда человек торопливо шагнул на тротуар, стараясь забыть о том теплом и ласковом, что коснулось его на мгновение:
— Извините, у вас есть спички?
— Тебя так же с праздником, земляк, — весело откликнулся прохожий. — У меня и сигареты есть, американские.
— Спасибо, я не курю.
— А-а, понимаю, даме нужно. — Мужчина коротко гоготнул. — Они нынче все курят, дурочки, — и протянул картонный коробок. — Дарю. Передай ей, что Гурам не жадный.
Дальше было просто: человек залез обратно в машину, устроился поудобнее и собрался чиркнуть спичкой. «Иисус воскрес», — сказал он… Но спичка не чиркнулась — выпала из деревянных пальцев.