Ночь, придуманная кем-то
Шрифт:
— Я ему только про башню рассказал, честное слово. Будто внутри кругом висят телекамеры, а люди жутко боятся, что за ними кто-то наблюдает, ведут себя по-дурацки, разговаривать нормально не могут. Потом оказывается, что телекамеры уже сто лет как не работают, потому что все, кто наблюдал, давно умерли, и специальный зал с телевизорами абсолютно пустой…
— Что я, повесть не читала? — перебила женщина. — Игорь-то здесь при чем, не понимаю.
— Как при чем! Это он сделал людей поэтами и поэтессами. И детективный сюжет про якобы самоубийство одного из поэтов… Он хорошо пишет, ты зря.
— Да я ничего, — она вдруг заразительно засмеялась, — просто я вспомнила, как Игорь эту повесть хвалил…
Нет, не смеялась она. Всхлипывала. Роняла слезы на покрывало, сотрясаемая прорвавшимся к зрителю чувством.
— Писатели… — плакала она. — Ну что за семейка ненормальная! Сплошные писатели, ненавижу писателей… — нервно утерлась рукавом свитера и закричала: — Ты почему не смотришь на меня!
Мальчик вздрогнул.
— Почему вы оба не хотите на меня смотреть? Почему, я тебя спрашиваю? — отвернулась и сказала в висящий на стене коврик. — Игорь в больнице. Когда он вернется, не знаю.
— Как это, в больнице? — прошептал мальчик. — В какой в больнице?
— В «Скорой помощи», на Будапештской улице. Он под трамвай попал. Серьезные травмы. Хорошо, тетка успела сетку выпустить… и затормозила… иначе бы, сам понимаешь…
Он вскочил. «Все, конец», — подумал он, машинально нашаривая ногами тапки. Но всякое движение в груди временно замерло, и он упал обратно. Перед лицом очень кстати оказался мягкий бугор подушки — он ударил туда лбом и остался лежать, вгрызаясь зубами в складку на покрывале.
— Не надо, Сашуля, перестань! — проплакала женщина сверху. — Поздно, понимаешь, опоздала я… — Она сильно развернула его на спину и нависла над ним черно-белым лицом. Черной была левая половина лица, белым было все остальное. Струились пахнущие шампунем волосы. Он зажмурился.
— Ну ты же фантазер, писатель! — раздался из тьмы ее голос. — Сашенька, родной мой, отнесись ко всему, как писатель, прошу тебя. Представь, что все это не по-настоящему.
— Как это? — спросил он, будто сквозь вату.
— Разве ты не чувствуешь, что такого в жизни не бывает? Какое-то нагромождение нелепостей, один к одному… Представь, что все это кем-то придумано, и сразу станет легче, вот увидишь.
Он разжал веки. Глаза у обнимающей его женщины были слепыми, безумными. Куда более безумными, чем закончившийся сюжет, куда более слепыми, чем небо над двором.
— Все это понарошку, договорились? — попыталось улыбнуться черно-белое лицо. — Игорь остался жив, и на том спасибо.
Мальчик затрясся под ней, холодея от ужасных догадок, и закричал. Закричал, отгораживаясь собственным воплем от засасывающего его безумия:
— Что я тебе, маленький? Кто «придумал»! Небось, сама толкнула человека под трамвай, признавайся!
Пауза длилась вечность. Как и положено в хороших спектаклях.
— Дурак, — сказала женщина. Рывком села. Настала свобода, но двигаться уже не было причин. — Не сходи с ума, Александр, ради него я кого угодно под трамвай толкну. Разве не замечал? Горло кому угодно перегрызу… А он… Как он мог?
Опять она начала разговаривать с собой, голос ее корчился, ломался от обиды.
— «Горло перегрызу», — передразнил мальчик. — Ведь это ты — любовница дяди Юры! Ты! Следовательша у Бэлы видеокассету взяла, так и знай!
— Надо же, полгорода интересуется, с кем я трахаюсь, — она горько удивилась. — Прямо как в моей деревне, даже приятно… Из-за следовательши, Александр, он и бросился на рельсы. Позвонил ей, пока я в машине спала… Зачем она ему все доложила, гадина, не понимаю. Нет у них таких прав, чтобы человека гробить, она у меня еще попрыгает по кабинетам…
— Значит, про дядю Юру — правда?
Женщина возмутилась:
— Да не была я его любовницей! Один раз, всего один раз! — Она спрятала лицо в ладонях. — Подумаешь, один разок… — Голос под пальцами стал глухим, далеким. — А что мне было делать? Скажите — вы все, такие правильные…
— Разговор ты не в автобусе подслушала, да? — внезапно решился мальчик.
— Какой разговор?
— Тот, где дядя Павел про нашу дачу бандитам объяснял.
Она убрала руки и посмотрела на ребенка. Расслабилась. Потом тихо легла рядом, заняв прежнее место.
— Вот и хорошо, что ты сам все понял, — спокойно заговорила она. — А то я мучилась, мучилась. Язык ведь не поворачивается… Мы с тобой больше не увидимся, я попрощаться пришла.
— Почему попрощаться? — по-детски испугался он.
— Мне в милицию надо. Оформлю явку с повинной. Даже телефоны этой следовательши взяла на всякий случай. У Игоря в рубашке нашла, мне в больнице его одежду отдали… Нет, к ней я не пойду, еще чего не хватало! Я к другому следователю попрошусь, к дежурному.
— Почему не увидимся? — Теперь он испугался вовсе не по-детски.
— Ты не услышал, куда я собираюсь идти?
— А потом, когда выпустят-то!
— Это будет нескоро, Сашуля. Да и зачем нам видеться?
— А Игорь как же?
— Игорек? — спросила женщина. И трепетно вздохнула. И непроизвольно сжала рукой плечо мальчика. — Игоречек знаменитым станет. Забудет меня в конце концов. Лишь бы сейчас обошлось…
Она упрямо продолжала быть спокойной. Она цеплялась за свое спокойствие тренированными пальцами, и мальчик дернул плечом, высвобождаясь, потому что было больно.
— Как-то не по себе, — ничуть не менее спокойно сообщил он потолку. — Ты, и вдруг убийца?
Сбоку вновь вздохнули.
— Я не убийца, нет. Не надо так. Пожалуйста, прошу тебя. Понимаешь, когда мужик какой-нибудь поганый заставит меня с ним… Извини, мерзости я говорю, конечно… Да в общем, все просто. Если мне трахнуться через силу, то происходит что-то жуткое. Я этого мужика потом способна прикончить совершенно элементарно, как стометровку пробежать. Очень интересное чувство. Тех двоих я тоже прикончила только после того, как они меня обломали, дурочку. А больше я ни на что такое не гожусь, ты ошибаешься.