Ночь Пса
Шрифт:
Комиссар окинул взглядом сверкающее фосфорически-белым кафелем и пустынное помещение, осторожно стараясь не измазаться еще сильнее, стянул с себя и повесил на крюк пострадавший плащ, отмыл руки и уже собрался взяться за украшенный живописным пятном рукав, когда в спину ему уперся отменно жесткий ствол.
– Не двигайся, негодяй! – приказал ему низким басом тот, кто находился на другом конце этого ствола.
Ким пододвинул свой ноутбук к себе и считал очередную, поступившую на него информацию по Энни. Корреспондентка ГН только что приобрела по компьютерной сети зарезервированный за коррпунктом ГН билет на рейс космолайнером Снарк до пересадочного узла Транзит-80, а на Транзит отправила
Проходила медосмотр по полетной страховке, – прикинул Ким. – Готовится к отъезду. Но черта ей надо на Парковых? Пора подключиться к процессу... Он закрыл ноутбук, подхватил его со стола, кивнул остающемуся в покидаемом кабинете дежурному и почти бегом поспешил к своему кару. Судьба и так уже дала ему слишком большую фору.
Странное это чувство – чувство свободы! Есть в нем горечь. Даже когда свобода огромна и сладка, аромат горечи присутствует в ней. У него – разные лица, он иногда кажется чем-то иным, но приглядитесь – это всегда он.
Аромат горечи, замешанной на познанном грехе несвободы, на страхе перед тем, что она вернется – как пробуждение от сна, в котором привиделось детство, в котором тебе не быть уже никогда... Потому что по-настоящему свободен ты был только когда-то тогда. Когда и не знал, что есть свобода и несвобода. А может тебе просто кажется, что это было когда-то... А на самом деле – не было и быть не могло... Для Пера у этой горечи было лицо Тин. И еще – лицо сына. То, которое он видел в последний раз – лицо лохматого, испуганного зверька, не понимающего, почему папа пришел к нему ночью, почему разбудил его и молча смотрит... Тогда он так и не нашел что сказать сыну. Он навсегда останется для него таким. Нет – живет и ходит по свету теперь уже почти взрослый паренек, в глубине души которого где-то навеки заточен тот испуганный лохматый зверек. Но они, наверное, никогда не встретятся теперь. Тот паренек думает, что папа погиб – там, далеко в небе. Может быть, грустит, глядя в черную бездну по ночам. Красивая ложь – так они договорились с Тин. Слава богу, вряд ли его когда-нибудь заинтересуют старые файлы о судебном процессе над человеком с совсем чужой фамилией.
Правда, он все-таки набрал в справочной сети имя сына – и узнал, что тот вместе с семьей убыл в Метрополию. Видно Тин повезло – или с ее картинами или с новым мужем. Впрочем – почему с новым? Они не регистрировали свой брак тогда. Что мешало ему перестать быть холостяком? Может быть – Чур... Десять лет жизни под чужим небом – это очень серьезно. И они никогда не знали – будут ли жить вместе до старости. Вышло, что – нет. Она всегда мечтала перебраться на Землю – и это было правильно: в конце концов, она родилась там. Семьей, в составе которой сын улетел отсюда, Пер интересоваться не стал. Так лучше для всех. Теперь можно не бояться ходить по городу. Здесь могут всего лишь выстрелить в спину. Но не отвести взгляд при встрече. Или – пройти мимо, не узнав. Можно даже подойти к старой постройки дому на Шведских аллеях. Подняться по добротной каменной лестнице, послушать – живет ли в просторной лестничной площадке эхо, которое они с сыном учили разговаривать. Позвонить в дверь, за которой когда-то жил. Извиниться перед теми, кто живет там теперь, повернуться и уйти.
Ничего этого Пер не сделал. Единственное, что он позволил себе после того, как вышел из гостиницы и стряхнул с себя легкое головокружение, вызванное таким резким возвращением в мир расконвоированного народа, так это доехать на антикварном – для туристов – потренькивающем трамвайчике до перекрестка Навигаторов, где напротив табачной лавки приютилось Кафе букинистов. Здесь ничего не изменилось. Даже цены не слишком выросли за эти семь лет. И у кофе, что подавали здесь, был тот же
Вот и сейчас – трое, от силы четверо посетителей неспешно беседовали за столиками, еще один чудак был погружен в раздумья о чем-то своем. Все они пришли сюда задолго до Пера и никому из них не было дела до явно выглядещего много старше своих лет типа.
Отхлебнув кофе, Пер осторожно поднялся с места и занялся изучением содержимого полудекоративных книжных полок, украшавших интерьер кафе. Здесь действительно можно было и купить, и продать, и взять на прочтение или обменять старинные бумажные книги. Правда, большая часть товара была сделанными под старину имитациями, но и этот товар пользовался спросом – что-то было и осталось в печатном слове такое, чего уже не вытравить из природы человека. Возможно – эта была страсть к пожелтевшим страницам, причудливым картам и чертежам, к золотому тиснению кожаных переплетов, к неспешным, тяжеловато написанным текстам, повествующим о чем-то ставшим уже преданием...
То, что здоровенный том Малого атласа Четырех Миров так и не изменил своего места на полке с тех пор, как он видел его, вовсе не удивило Пера – солидная цена и явная принадлежность к породе декоративных имитаций гарантировала этому кирпичу долгую и не привлекающую излишнего внимания жизнь в углу одной из самых удаленных книжных полок. Удивило его другое. Именно неприкосновенная неподвижность атласа была причиной того, что Пер с давних пор – тогда еще в шутку – использовал этот фолиант в качестве своеобразного почтового ящика. Препарат, который он принял перед тем, как отдать себя в руки закона, стер из его памяти сотни фактов, массу лиц, адресов, дат. Но такие глубокие воспоминания он не затронул.
Пер, правда, и сам не мог бы сказать точно, что искал он сейчас среди этих знакомых ему, чуть потрепанных жестких страниц и поэтому чуть не присвистнул от удивления, когда на привычном месте – между триста восемьдесят четвертой и триста восемьдесят пятой страницами он обнаружил листок из блокнота – кремовой, тонкой бумаги в мелкую, еле заметную коричневую линейку.
На ней было написано всего несколько слов. Нелепая, несуразная фраза. Пер прикрыл глаза, запоминая ее.
AVES REGORI DUS MENUS ANTIGUA O RARA, CUM MEGA PARAGUA DUM COSOS
Исковерканная латынь что-ли? Код? А может – одно из галактических наречий. Их много.
Кто и кому посылал письмо через почтовый ящик, бывший когда-то – очень теперь давно – его выдумкой, оставалось загадкой. Но ведь не чужое же письмо он искал в старом атласе?
Нет – не его. И пусть остается здесь. Между триста восемьдесят четвертой и триста восемьдесят пятой страницами. Идет от кого надо – кому надо. Бог им в помощь.
Пер еще раз пригляделся к листку. Ему показалось, что тот потемнел слегка. Он помассировал веки. Осторожно закрыл книгу.
Если не на обычном месте, то значит – здесь, на последних страницах, там, где идут указатели... Он снова открыл тяжелый том. И облегченно вздохнул. Вот они – его еле заметные пометки у букв и слов, сделанные по одному ему известной системе... Они словно сами с собой сложились в нечто внятное. Только коротенький такой текст:
ZELLER 3 STAR 12 1118
И как всегда бывает, когда информация ложится на стертую память, пришло чувство уверенности, что ЭТО ИМЕННО ТО , и противное, ложное чувство, что вот-вот и ты вспомнишь еще что-то – то, что лежит в соседней ячейке твоего подсознания, готовое выйти на свет, вернуться тебе. И еще на него накатил вдруг душный, запоздалый страх – даже бисеринки пота выступили на его лице. А если бы какой-нибудь дурень купил книгу? А если бы закрылось Кафе букинистов?