Ночь со звездой гламура
Шрифт:
Альберт налил себе воды из чайника, отпил и выплюнул.
– Ну и гадость! Эту воду я наверно месяц назад наливал в чайник, – сказал он.
– Вы каждый месяц сюда приезжаете?
– По-разному бывает. Иногда реже, иногда чаще. Тянет сюда почему-то. Мне иногда кажется, что я испытываю к Верочке не спонсорские, а, как ни смешно, настоящие отцовские чувства. Мне даже иногда снится, что она выздоравливает. Будто бы бежит ко мне, нежная и красивая, в светлом развевающемся платье, и кричит: «Я здорова, папочка!» Я подхватываю ее
Инна взяла у него из рук чайник, вылила из него застоявшуюся воду, а потом открыла кран почти на полную мощность.
– Надо пропустить воду, застоялась в трубах за месяц-то… – глухо проговорила она, разглядывая свое лицо, искаженное блестящими выгнутыми боками никелированного чайника, потом повернулась к Соколовскому и спросила:
– Вы привезли меня сюда, чтобы я увидела живую Верочку прежде, чем Жанна может показать мне ее фотографии?
– Нет, – покачал головой Берт.
– Нет?!
– Конечно же, нет! Сейчас дело не в Жанне, а в вас, Инна…
– Не понимаю…
– На самом деле все просто. Я показал вам свою дочь, чтобы вы все прикинули, взвесили и решили бы для себя…
Он замолчал. Инна поставила чайник под струю воды и дрожащим голосом спросила:
– Что… решила…
– Ну… как что? Готовы ли вы меня принять… с этим моим… несчастьем… с моей Верочкой…
– Знаете, Альберт, я думала, что такие красивые и успешные люди, как вы, счастливы во всем. Я даже не могла предположить, что…
– В каждой избушке свои горюшки, Инна, – перебил ее Соколовский. – Слышали, наверно, такую поговорку.
Она кивнула.
– Вы можете сейчас мне не отвечать, – опять начал Альберт. – Я понимаю, все на вас свалилось неожиданно, а потому нужно время, чтобы разобраться в себе. Мы сегодня здесь переночуем, потому что снова вести машину я уже не в силах. Зато завтра будем в Питере. Вы подумаете обо всем хорошенько и позвоните, если… То есть если вы не позвоните, то я и так все пойму. Совершенно не обязательно отказывать словами. Я не кретин, а вы…
– Замолчите, Берт! – крикнула Инна.
Соколовский испуганно замер. Слышно было только, как журчала вода, переливаясь через верх чайника. Инна подошла к Альберту ближе и еще раз, но уже тихо, повторила:
– Замолчите.
– Да, конечно, – согласился он. – Я что-то излишне разговорился… Простите…
Он отвернулся от Инны и начал вытаскивать из сумки продукты.
– И сумку оставьте в покое! – потребовала она.
Альберт в недоумении обернулся, держа в руках длинный французский батон. Инна подошла к нему вплотную и опять, как в машине, дотронулась пальцами до его щеки. Он выронил батон, прижал ее руку к щеке, а потом осторожно поцеловал в ладонь.
– Я не красавица, Берт, – сказала Инна, освобождая свою руку. – На меня никогда не обращали внимания мужчины. И даже муж, с которым я прожила семнадцать лет, как недавно выяснилось, женился
– На меня всегда обращали внимание женщины, – ответил Соколовский, – но я никогда не чувствовал себя от этого счастливым.
– Почему вы думаете, что будете счастливы со мной?
– Не знаю… То есть я не знаю, будем ли мы счастливы. Я могу только сказать, что ни к одной, даже самой красивой женщине я не испытывал такого щемящего чувства нежности, как к вам, Инна… Мне хочется заботиться о вас, оберегать… лелеять… есть такое смешное слово… Это со мной первый раз, поверьте…
– Поцелуйте меня, Берт, – попросила она.
Альберт Сергеевич Соколовский, который перецеловал в своей жизни немалое количество женщин, почувствовал, как у него перехватывает горло от чувства, которое он побоялся бы сразу определить словами. Пусть лучше слова будут позже. Он сегодня и так слишком много их наговорил.
Берт привлек к себе милую женщину с детскими глазами и очень осторожно поцеловал в губы.
– Не так… – прошептала она, прижимаясь к нему и обнимая за шею.
– А как…
– Ты знаешь…
Конечно же, он знал, как надо, только боялся спугнуть ее доверие. Инна была так непохожа на всех женщин, которых ему приходилось сжимать в объятиях, что он всерьез боялся обидеть ее и испортить неосторожным жестом или прикосновением то непостижимо прекрасное, что рождалось сейчас между ними.
После того поцелуя, который удовлетворил Инну, они все-таки согрели чайник, наделали себе кучу бутербродов, а потом ели их, не в силах отвести глаз друг от друга.
– Моя бедная мама была бы сегодня счастлива, – сказал Берт, целуя запрокинутое лицо Инны.
– Мама? Счастлива? – смеялась она. – Чем же?
Она все отлично понимала, но хотела, чтобы он говорил ей в эту ночь всякие замечательные слова, которые она за всю свою супружескую жизнь так и не удосужилась услышать от мужа.
– Тем, что я наконец нашел тебя… Искал, искал… ошибался, ошибался… И вот теперь ты со мной, но мама уже не сможет этого увидеть…
– Она почувствует, Берт, – шепнула ему в ухо Инна. – Я буду любить тебя так сильно, что она не сможет не почувствовать… эти… как их?… флюиды, эманации и всяческие волны… Она будет за тебя рада, вот увидишь… Только ты меня тоже… люби… пожалуйста… Ты ведь будешь любить меня, Берт?
Альберт улыбнулся такой же счастливой улыбкой, какой улыбалась она, и сказал:
– Вот ведь не хотел сегодня говорить, не хотел!
– А ты скажи!
– Придется… – Он еще раз поцеловал ее в шею, потом резко поднял голову, посмотрел в глаза и очень серьезно сказал: – Я люблю тебя, Инна. Люблю. Я действительно не хотел говорить этого сегодня, потому что боялся как-нибудь сфальшивить. Но сейчас я понимаю, что ничего правдивее этих слов я никогда в жизни не говорил.
– Тогда скажи их еще раз, – попросила она.