Ночь со звездой гламура
Шрифт:
– Нет, ничего такого пока нельзя: пока вы не узнаете обо мне все, потому что когда узнаете, то ужаснетесь, и тогда…
– Что?
– Тогда вы, возможно, ничего не захотите сами, потому что… Словом, я предлагаю вам поехать со мной в Кингисепп…
– В Кингисепп?! – поразилась Инна.
– Ну… не совсем… Скорее под Кингисепп…
– Зачем?
– Там узнаете.
– Берт… Вы меня пугаете… – с трудом выговорила Инна.
Он горько усмехнулся:
– Уверяю, для вас ничего страшного в этой поездке нет… ну разве что… неприятно будет глядеть…
– На что?
– Так
Инна открыла дверцу машины.
– Вы уходите? – потерянным голосом спросил он.
– Я должна предупредить дочь, – ответила она и выбралась из машины.
За все время езды в Кингисепп Инна с Альбертом не сказали друг другу и двадцати слов. Их общение было сведено к бытовому минимуму. Так общаются вусмерть надоевшие друг другу супруги. Эти же двое слишком заняты были своими тяжелыми думами, чтобы разговаривать. Ни Инна, ни Альберт не знали, чем кончится их поездка, а потому предпочитали молчать.
Когда автомобиль Соколовского подъехал к густой ограде, окружавшей темно-зеленую постройку, выполненную в стиле сталинского ампира, начался проливной дождь. Небо хмурилось и раньше, но облака, сплошняком затянувшие небо, прорвались почему-то именно в этот самый момент и обрушили потоки воды и на машину, и на ограду, и на зеленый сталинский ампир, который в минуту стал почти черным. Даже украшавшая дом лепнина посерела и стала выглядеть зловещей.
Инна уже знала, что они едут к дочери Берта. Соколовский так ничего и не сказал ей, но в Кингисеппе купил большую нарядную куклу, много сладостей и фруктов. И еще несколько упаковок с лекарствами, системы для капельниц, кучу шприцев, разовые простыни, памперсы и четыре комплекта постельного белья. Инна понимала, что ребенок у Берта еще маленький – поскольку кукла и памперсы. Больной – раз шприцы и прочее. Но почему так далеко от Питера? Почему именно под Кингисеппом? И зачем маленькому ребенку полуторное постельное белье? Или он купил его тому, кто ухаживает за девочкой?
Мрачный фасад и густая кованая ограда навели Инну на мысль о том, что мокрый зеленый дом – не обыкновенный, жилой, а, скорее всего, какая-нибудь больница. Точно… Вон же и вывеска… Только невозможно ничего прочитать из-за сгустившейся темноты и дождя.
– Переждем дождь? – спросил Инну Берт, и ей показалось: он рад тому, что можно отсрочить посещение этого дома.
– Непохоже, что он скоро закончится, – ответила она.
– Пожалуй, – согласился Соколовский и повел автомобиль вдоль ограды, пояснив: – С другой стороны дома есть въезд для машин.
Несмотря на то что они бежали к ступеням крыльца под большим зонтом Соколовского, промокли почти насквозь.
На звонок Берта тяжелую бурую дверь распахнула пожилая женщина в белом больничном халате и голубой косынке, скрывающей абсолютно все волосы.
– Ой! Альберт Сергеич!! – всплеснула она руками. – Разве можно в такую худую погоду-то?! Проходите-ка
Инна с Бертом попали в вестибюль, пахнущий хлоркой и одновременно общепитовской едой: чем-то слегка пригорелым и сладким.
– Может быть, сначала чайку? – предложила женщина. – У нас сегодня творожная запеканка на полдник. Хотите?
Вполне возможно, что Берту не хотелось горелой запеканки, но он сказал:
– Конечно, мы выпьем чаю, Валентина Степановна. С дороги все-таки, да и промокли насквозь. Хоть согреемся…
– И то верно. Вешайтесь и айда в столовую! – сказала женщина и открыла крашенный белой краской шкаф, совершенно пустой, если не считать болтающихся на перекладине нескольких старинных деревянных «плечиков».
Инна с большой опаской отправила в рот кусочек запеканки с удивительно рыжей корочкой, но она оказалась вполне съедобной: сладкой, рассыпчатой, с изюмом и ванилином.
– А Верочка будто чуяла, что вы приедете, – сказала вдруг Валентина Степановна. – Сегодня прямо никак от окошка не оторвать. Все глядит и глядит в сад, будто ждет кого. Я думала, что так просто, а оказалось, у нее предчувствие. Я ей говорю…
– Нины Андреевны, конечно, нет? – прервал ее Берт.
– Нет. Суббота же. Ушла уже.
– Я лекарства привез, белье… – Он положил на стол ключи от машины. – Все в багажнике. Попросите кого-нибудь принести… хоть Петра… Петр-то, надеюсь, есть?
– Есть! Куда ж ему деваться! – согласилась женщина и вдруг неожиданно громко гаркнула во всю силу своих легких: – Петро-о-о!! А Петро-о-о!!
– Че вопишь? – возмутился вошедший в кухню крошечный мужичонка в синем рабочем халате, но увидел Берта и тут же радостно улыбнулся щербатым ртом. – Альберт Сергеич! Наше вам почтение!
Соколовский тоже ему улыбнулся и попросил:
– Будь добр, Петр Семеныч, возьми там… в багажнике… в большой коробке… Там и тебе есть, и Валентине Степановне… ну… ты знаешь…
– Само собой, – радостно отозвался мужичонка и цепкой ручонкой сграбастал ключи от машины.
– А я вот вам еще запеканочки положу, – пророкотала Валентина Степановна и, несмотря на протесты Инны и Берта, плюхнула им на тарелки еще по огромной рыжей краюхе.
– Ну куда столько! – возмутился Соколовский.
– А оставите, если не съедите! – не растерялась женщина. – У нас все уже покушали.
Инна ела удивительно вкусную запеканку и утверждалась во мнении, что Верочка Берта не просто больна, а больна смертельно. Иначе Соколовский не стал бы обхаживать таким образом весь персонал этого заведения. Теперь понятно, кому он вез еще и дорогую водку, коньяк и коробки конфет… Может быть, это заведение – хоспис? При эдакой мысли Инне вдруг сразу расхотелось есть. Она осторожно отодвинула тарелку от себя. В это время в кухню вошел Петр, накрытый огромной военной плащ-палаткой. С очень довольным лицом он поставил на белую казенную табуретку картонный ящик с подарками Берта. На самом верху лежала прозрачная пластиковая коробка с куклой. Валентина Семеновна, увидев ее, опять всплеснула руками и воскликнула: